Ян Засурский - Старый шут закон

— Не выгорело, — повторил Лесли. — Я сделал все, что мог, но они испугались, что это их скомпрометирует. Как бы кто не сказал, что они помогают «красным». Мне ужасно жаль.

Вид у него был унылый, и Лидии захотелось, чтобы Хейла его пожалела… по руке, что ли, похлопала… Но Хейла смотрела куда-то мимо, в сторону отеля «Эль-Милагро».

— Ладно, Лес, — сказала она наконец, — вечер не пропал зря. Компания у меня была первый сорт. А тебе, уж так и быть, ставлю тройку — за то, что старался. Когда вернешься на собрание, будь добр, расскажи им старинную притчу про мышей, которые жили в вечном страхе, потому что не могли отважиться нацепить на кошку колокольчик…

— Нет уж, постой, — прервал ее Лесли, и Лидию порадовало, что он умеет сердиться. — Согласись, я старался честно… битый час…

— Хейла, он, правда, старался, — подала голос Лидия. Хейла закрыла им рты ладонями.

— Тихо, детки, учительница еще не кончила. Вот что скажи им, Лес, — есть на свете люди, которые не боятся нацепить колокольчик, и они просят своих братьев лишь об одном — не связывать им руки.

Лесли сконфуженно улыбнулся.

— Я тебе позвоню попозже, — сказал он. Даже пристыженный, он держался с достоинством.

Лидии захотелось упрекнуть Хейлу за суровость. Но пока она искала подходящие слова, Хейла захлопнула дверцу машины и громко расхохоталась.

— В чем дело? — не поняла Лидия.

Хейла отъехала от тротуара.

— Как, по-твоему, у него когда-нибудь хватит храбрости сделать женщине предложение? Или его вечно придется подталкивать?

Чудн о , подумала Лидия. Но Лесли (точь-в-точь как и ее Майк) нуждался, чтобы за него замолвили словечко, и она не преминула это сделать.

— Вот уж нет! Он малость робеет, но ты не переживай. Он не из тех, кто в любви стремится дать поменьше, а взять побольше.

— Да я больше в себе сомневаюсь, — пояснила Хейла. — Он ужасно милый… а перед его застенчивостью у меня просто нет сил устоять. И все же… не знаю…

— Послушай, а он для тебя не слишком молод? — как бы между прочим спросила Лидия, словно они давно уже обсуждали вопрос о замужестве.

— По моим детям ты не суди. Когда мы с Милтом поженились, мне и пятнадцати не было. Нам пришлось хлопотать о специальном разрешении — я пригрозила, что уйду и буду жить с ним во грехе. Родственнички перепугались, что с меня все станет — помнили еще, как я пырнула себя ножом. Ну и сорвиголова я была! Но только пока не вышла за Милта. А там пришлось заочно учиться, да и дети пошли; теперь я пай-девочка, мухи не обижу, разве только легионеров и шпиков. А с Лесом мы почти одних лет — обоим двадцать восемь с хвостиком.

— Вот здорово! Я уверена, что ты будешь счастлива! — воскликнула Лидия, переполненная затопившей сердце нежностью.

— А я вот боюсь… за него боюсь, — отозвалась Хейла.

Так вот, оказывается, чем вызваны все ее рассуждения о любви. Хейла сомневается не в том, любит ли ее Лесли, а в том, сумеет ли она ему ответить тем же — настолько сильна в ней память о Милте. Всю обратную дорогу Лидия пыталась представить, как поступила бы на месте Хейлы. Но для этого надо было вообразить, что она потеряла Майка, а это даже сейчас, когда их разлучила тюрьма, оказалось свыше ее сил. Слово «замужество» имело для нее смысл только по отношению к Майку.

А ведь было время, когда… внезапно Лидия вновь ощутила себя девчонкой, старшеклассницей… уже созревшей, но пока еще слишком молодой, чтобы выйти замуж — сплошной клубок противоречий. Та девочка была на волосок от того, чтобы променять тихоню Майка на… да-а, того головореза при всем желании тихоней не назовешь… а сейчас он стал настоящим бандитом… говорят даже, живет на содержании проститутки, посылает ее на панель, а деньги отбирает. Хэм сказал, что пару дней назад Ли ввязался из-за своей шлюхи в драку, и его пырнули ножом, чуть не убили…

Они вошли в дом, и Хейла, решив, очевидно, что они с Лидией думают об одном, снова завела прежний разговор.

— Дело не в его возрасте. Иногда мне кажется, что он еще мальчик, а не взрослый мужчина. Дело вовсе не во мне, — торопливо пояснила она, — а в детях. Отца они буквально боготворили, по крайнее мере Милти и Эстер… Рашель вряд ли хорошо его помнит. Милт был парень что надо — у него все ходили по струнке и от этого только сильней любили. Все, кроме меня. Меня-то даже он не мог приструнить. Думаешь, мы с ним ни разу не цапались?.. — По ее лицу было видно, сколько счастья доставляют ей воспоминания. — А Лесли — чего скрывать — просто прелесть. Мне-то с ним будет хорошо, а вот детям?.. Слушай, разве я не понимаю, что у меня появилась возможность прекрасно устроить свою жизнь с молодым здоровым парнем, который уже сейчас прилично зарабатывает и перед которым открывается прекрасное будущее… и нечего на меня так смотреть, будто я только того и хочу… беда в том, что я не знаю, что делать… и не хочу в этом признаться. Ненавижу эту ложь, что, мол, женщина ничего сама решить не в состоянии…

— А знаешь, и у меня было время, когда я тоже не знала…

— Погоди! Секундочку — только взгляну на детей. Я очень хочу тебя послушать.

Хейла выбежала из гостиной, и Лидия глубоко вздохнула. Пути назад уже нет — ну и прекрасно. Не каждый день выпадает случай поговорить по душам, да еще с такой подругой, как Хейла, — и поймет тебя, и рассказать можно все без утайки…

Скинув туфли, Лидия словно кошечка свернулась в кресле. Уютная гостиная была в обычном для Идальго стиле — толстые глинобитные стены, в углу подковой — очаг, полуиндейская, полумексиканская обстановка плюс американский комфорт. Как обычно, здесь царил полный ералаш. На окнах после субботнего дождя подтеки грязи. Часть лампочек перегорела. По стульям и креслам раскиданы детские вещи.

Хейла была никудышная хозяйка и даже похвалялась этим; аккуратистка Лидия не выносила беспорядка, но с утра у нее минуты свободной не было. За две монетки по десять центов Эстер и Милти вымыли после ужина посуду, но, поскольку о пролитом молоке и крошках хлеба уговору не было, им и в голову не пришло вытереть со стола.

Грязный стол — это уж слишком. Лидия вылезла из кресла, и, расхаживая по комнате в одних чулках, принялась убирать накиданные вещи, вытирать пыль, взбивать подушки, и при этом мысленно продолжала прерванную исповедь.

…так вот, Хейла, есть у нас в Реате один тип, зовут его Ли Эстабрук… в ту пору он был еще мальчишкой, чуть постарше меня. Девчонки в школе считали его красавчиком получше Валентино — все, кроме меня. Так надо же — именно мне он и признался в любви, и сказал это так, что у меня мурашки по коже забегали. Я, по правде говоря, была дурнушкой, да к тому же бедной… а такой девушке всегда нужно, чтобы кто-то обратил на нее внимание, особенно если она уже налилась, точно яблочко, и на вид старше и взрослее, чем на самом деле. Да она любому будет рада, даже последнему мерзавцу… а он мерзавцем и был, да только я тогда этого не понимала. Я его иногда страх как боялась, но вообще-то он умел сделать так, что я чувствовала себя, словно королева, и будто он — мой рыцарь и лежит в пыли у моих ног. Мне нравилось, что он был не из тех, кто чуть что — дают рукам волю; скорее можно было подумать, будто он ждет, пока девушка сама его обнимет. Таких девушек у нас было сколько хочешь. Хорош он был собой — просто загляденье, лицо тонкое, пальцы узкие, длинные. А какой нежный! Но было в нем что-то скользкое, да он и сам говорил, что, кроме любви ко мне, ничего в нем стоящего нет и лучше бы ему со мной расстаться, да только не хватает сил, потому что он слаб и испорчен…