Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

– Антон, ты можешь нам рассказать о себе?

Экскурсовод пытается показать студенткам, как я могу двигать этими ногами: она осторожно поднимает одну из них и отводит в сторону. Мне больно, но я пока не показываю вида. Вместо этого пытаюсь сделать свой взгляд как можно более тупым.

– Двадцать четыре.

– Что «двадцать четыре»? – Анна Алексеевна растерянно смотрит на меня.

Я тупо моргаю глазами и молчу.

– А он умеет читать?

– Он учился в школе? – эти два вопроса последовали почти одновременно. Меня они вполне удовлетворили. Я не хотел демонстрировать свой интеллект посторонним людям. Почему я должен развлекать незваных гостей?

Тем временем в глазах Анны Алексеевны недоумение нисколько не уменьшается.

– Он умеет читать. Я же сказала уже, что при этом заболевании повреждается только скелет. Все остальное, как правило, в полной норме, – Анна Алексеевна произносит это спокойно, но в ее голосе уже можно расслышать легкое раздражение: она начинает догадываться, что я валяю дурака.

– Хотя, – продолжает она задумчиво, – иногда могут встречаться исключения.

Все уже повернулись и готовы уходить.

– Я и считать умею…

На мгновение все вновь оборачиваются на мой голос. Некоторые смотрят заинтересованно. Я уже прикрыл ноги простыней, поэтому вместо ужаса в глазах студенток играет любопытство.

– …до ста, – прибавляю я немного громче. Во взглядах пришедших застывает недоумение. Раздаются смешки. Но это смеются мои соседи по палате.

Зачем я это делал? Из вредности. Обидно быть учебным чучелом для своих ровесников, тем более девушек. У меня поврежден только скелет, а все остальное в полном порядке – так утверждала Анна Алексеевна. Я могу подтвердить ее слова. Все в полном порядке, в том числе и гормональная система и связанные с нею эмоции. Сокурсникам этих, рассматривающих меня девчонок, я проигрывал только формой, а содержание «рыбки-телескопа» с этим никак не хотело мириться. Я вежливо хамил. Обычная человеческая слабость.

Спустя месяц пришел ответ из Саратовского НИИ травматологии и ортопедии. Отрицательный. Я надеялся, что за десять лет, прошедших со времени моего возвращения из Саратова, медицинская наука продвинулась вперед. Увы. Ничего нового за две пятилетки не придумали. В письме, полученном Фаритом Джафаровичем, значилось, что в их институте больной с таким заболеванием когда-то уже лежал и они ничем не могут мне помочь. Узнав об этом, я решил использовать последний шанс, который, как казалось, у меня имелся.

Еще в то время, когда я лежал в детской ортопедии, профессор Николай Петрович Демичев проводил ежемесячные, так называемые «профессорские» обходы. Как-то во время одного из них, возможно шутя, он бросил фразу, что если никто за меня не возьмется, он, профессор, будет думать, как мне помочь. Может быть, он и шутил, только мне после ответа из Саратова ничего не оставалось, как напомнить профессору о его обещании. Так же как и тогда, профессор и теперь каждый месяц совершал свой «титульный» обход.

От обычного, ежедневного обхода, проводимого лечащим врачом, этот отличался большей нервотрепкой и, может быть, большей помпезностью. За полчаса до обхода по отделению устраивала пробежки старшая медсестра, а ее пронзительный голос разносился по всему этажу. Она пролетала по палатам, заглядывая в тумбочки и в холодильники, по ходу делая замечания всем, кто попадался на ее пути. Зачем она проверяла холодильники, было непонятно – профессор Демичев, проводя обход, обращал внимание прежде всего на состояние здоровья больных и никогда не исследовал содержимое ни тумбочек, ни холодильников.

Когда начинался шум в коридоре и слышался легко узнаваемый голос «старшей», все понимали, что сегодня профессор осчастливит нас своим вниманием. Нервное состояние начинало постепенно овладевать всеми. На обходе каждому определялся ход дальнейшего лечения, назначались сроки операций, принимались решения о выписке.

Следом за старшей медсестрой по всем палатам начинали разносить и раскладывать на койки рентгеновские снимки. Снимки лежали в конвертах из плотной желтой бумаги. Больным не разрешалось их открывать.

Каждый из нас должен быть готов к осмотру – иметь на себе минимум одежды.

После шума и суеты, создаваемых «старшей» и медсестрами, наступало нервное затишье. В этот момент из палат начинали выглядывать больные. Чаще всего это были те, кто лежал ближе всех к двери. Вслед тому, кто выглядывал, неслись вопросы: «Идет?»

Делались попытки узнать, с какой стороны коридора движется обход и когда он подойдет к палате. Это было важно, потому что иногда обход мог затянуться надолго. Некоторые пытались выяснить, есть ли у них время, чтобы сходить в туалет, покурить или сделать что-то еще. Нервы были напряжены. Помню случай, когда одной пациентке во время такого ожидания стало плохо с сердцем.

Наконец, наступал самый ответственный момент – профессор и большая группа сопровождающих входили в палату. Первым – Демичев, за ним остальные, но ближе всех к профессору всегда находился лечащий врач палаты и медсестра, у которой в руках была вата или бинт, смоченные спиртом. Спиртом профессор протирал руки после осмотра больного. В хвосте этой длиннющей свиты теснились студенты. Некоторым не хватало места, и они находились вне палаты, то и дело заглядывая внутрь и пытаясь услышать беседу старших товарищей.

Меня положили в больницу для обследования и направления в Саратовский НИИ ортопедии и травматологии. Сразу после поступления у меня были взяты все анализы и сделаны рентгеновские снимки всего меня. Теперь пакет с этими снимками лежал на моей кровати.

Я был вторым на очереди. Первым, возле двери, лежал Виктор – мужчина с острейшим остеохондрозом. Переставляя дома мебель, он поднял что-то тяжелое и почувствовал сильнейшую боль в позвоночнике. Долгое время он пытался излечиться, применяя всякие народные средства, широкие ремни, охватывающие поясницу, разнообразные мази, ездил к целителям. В итоге в отделение ортопедии областной больницы его принесли на носилках.

Несмотря на сложный случай, возле этого больного Николай Петрович задержался ненадолго. Профессор уже давно разработал методику лечения таких случаев. Способ заключался в том, что на место раздавленного межпозвонкового диска ставился трансплантат, который брался либо от донора, либо откуда-то из бедра самого больного. Операцию на позвоночнике проводили через живот. Тридцать дней после такого вмешательства больной должен лежать, не вставая, и еще в течение года бережно относиться к своему позвоночнику, не поднимать никаких тяжестей. Виктору только назначили день операции, и все перешли ко мне.