Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

Фрэнк не знал по-русски ни слова. Всю группу прилетевших с ним раненых разбросали по разным отделениям. В наше отделение попали трое, и все они лежали в коридоре. Как только в палатах освобождались места, на них перебирались пациенты из Анголы. К нам в палату никто из них не попал. Но с Фрэнком мы, как бы это сказать, приятельствовали на уровне улыбок и киваний головами. Три дня он лежал напротив нашей палаты и приходил к нам по утрам умываться.

Он выучил несколько русских слов. Конечно же это были все основные слова, которые иностранцы почему-то обязательно разучивают самыми первыми – набор нецензурщины, а также «мама» и «водка». Не знаю, как ребята, лежавшие с Фрэнком в палате, общались с ним. Скорее всего тоже жестами.

Помню, был День Победы – 9 мая. Те, кто чувствовали себя покрепче, похрабрее и не опасались, что их могут выписать без продолжения лечения, как и полагается, отмечали праздник крепкими напитками. Я после того случая с Анатолием Ивановичем больше не пил. Во-превых, пообещал сам себе. Очень неприятно вспоминать о своем пьяном раздолбайстве на следующий день. А во-вторых, мне никогда не нравился вкус спиртного.

К счастью, представители нашей палаты не были склонны к неуместной алкоголизации своих организмов. Поэтому все отмечание у нас свелось к тому, что мы все спокойно легли спать. Разбудил нас странный, не сравнимый ни с чем больничным, топот. Это было похоже на то, как кто-то, очень тяжелый и большой, шагает по коридору. Это не были шаги человека, потому что человек переставляет ноги чуть быстрее при ходьбе. Из коридора раздавалось: бум-бум-бум, с частотой, примерно, один «бум» в секунду. Для обычного человека это слишком. Так наверное прессовали свои шаги гомеровские одноглазые циклопы или грохочут в африканской непроглядной ночи басовитые тамтамы.

«Бумы» пробомбили мимо нашей палаты и затихли в стороне коридора, где у нас находились туалеты и душевая комната. Спустя минут пять «бумы» пробарабанили в обратном направлении. Спустя пятнадцать или двадцать минут весь процесс повторился снова. И так еще шесть раз в течение той праздничной ночи. В коридоре стояла полная темнота, что было необычно. Как правило, там всегда горел свет. Узнать, что происходит за стеной, не было никакой возможности, а знать очень хотелось.

Утром все объяснилось. Ребята из соседней палаты, куда положили Фрэнка, решили отметить праздник и купили водки. Фрэнку предложили сразу. Он сначала отнекивался. Но его приглашали выпить «за Победу» и этот аргумент сработал безотказно. Фрэнк сам только что вернулся со своей войны и просто не мог остаться в стороне от такого важного и серьезного ритуального мероприятия. Тем более что выпивка дармовая.

Он согласился выпить один… стакан. Более мелкую посуду в больнице найти трудно. Ну, а после выпитого стакана все пошло значительно легче. В общем, после того, как трое собутыльников «уговорили» все, что было куплено – четыре бутылки, почти сразу после этого замечательного события Фрэнк пошел общаться с унитазом. А поскольку у Фрэнка для ходьбы имелась только одна нога, то это самое «бум-бум-бум» и означало шаги Фрэнка на одной ноге. Выпитая африканцем водка произвела на него такое сильное впечатление, что Фрэнк для своих спонтанных свиданий с унитазом решил обойтись без лишних спутников – костылей, с которыми в обычном состоянии он никогда не расставался.

Все время находиться в палате было невыносимо скучно. Телевизор стоял в коридоре. Поэтому по вечерам или в выходные дни я почти все время проводил на каталке вне палаты.

Так было и в тот раз. Я блаженствовал у открытого окна. В Москву приходило лето. День стоял теплый, солнечный. Деревья покрылись молодыми листьями, такими зелеными, что хотелось их съесть. Среди этого зеленого блаженства прыгали, чирикали и посвистывали невидимые птички. Начало лета, начало жизни. Настроение у меня было распрекрасное.

Я увидел идущую по коридору группу парней и девушек, и это так хорошо соответствовало тому, что было там, снаружи. Красивые, слегка опьяненные молодостью и надеждами, они прошли мимо. Я заметил у них две гитары. Только тогда я понял, что это выпускники. Они зашли в одну из многочисленных палат. Помнится, я удивился, как они смогут все разместиться в маленькой комнате.

Вдруг минут через пять из этой палаты вся в слезах выбежала женщина и встала у открытого окна. Я смотрел на ее дрожащие плечи. Никогда до этого я не видел, чтобы так, навзрыд, плакали люди. Мне стало страшно.

Из «сестринской» комнаты подбежала одна из наших медсестер и быстро увела плачущую женщину к себе. Ее плач уже больше походил на мучительный стон. Я расслышал только одно слово, которое она произносила снова и снова. Сквозь рыдания до меня доносилось «Почему?»

Позже, вечером, я спросил у медсестры, кто эта женщина и почему она так рыдала. То, что рассказала медсестра, меня поразило. Женщина была мамой шестнадцатилетнего парня, лежавшего в палате, в которую зашла группа выпускников – его одноклассников. Оказалось, я видел его раньше. Высокий красивый парень. С пушком на губах. С мягким, еще мальчишеским, лицом. Сейчас он лежал после операции, и врачи установили точный диагноз – саркома.

Операция прошла успешно, об этом я тоже слышал, потому что его оперировали лучшие хирурги страны. Лучшие хирурги, которые когда-либо проводили операции на позвоночнике. Бурдыгин Виктор Николаевич и Зацепин Сергей Тимофеевич. Лучшие. Но… было уже поздно.

Сейчас он лежал, без надежды когда-нибудь встать. Опухоль уже начала делать свое дело. В тот момент у него была парализована нижняя часть тела.

Узнав об этом, я понял, что впервые увидел то страшное, что сопровождает смерть. Отчаяние матери, переживающей своего юного сына. Он еще жив, но мать уже должна привыкать к мысли, что скоро его не станет. И как же тяжело ей было видеть тех, кто учился в школе вместе с ее сыном. Видеть, как одноклассники, цветущие, смеющиеся у которых впереди вся жизнь, пришли к ее сыну накануне выпускного бала. Видеть и сравнивать. Улыбаться пришедшим гостям, зная о неминуемой смерти сына. Что может быть страшнее?

Мальчик умер через два месяца после выпускного бала, на котором не был…

В июне 1987 я неожиданно узнал, что каждый год, на один месяц, практически все отделения ЦИТО, в том числе и отделение костной патологии, закрываются на ремонт и дезинфекцию, а все сотрудники уходят в отпуска.

Настроение у меня сильно испортилось. Я понимал, что если уеду домой, то вернуться назад мне будет очень сложно, точнее невозможно. «Ремонт» моих рук не был доведен до конца, и промежуточные результаты не очень радовали. На левой прооперировано было только плечо, и предстояла еще одна операция. Правая рука только-только, совсем немного начала подниматься. В локте она сгибалась. Но при этом я ощущал, как будто там, внутри, что-то натягивалось и двигалось. После того как мне сделали рентген, обнаружилось, что стержень, на который нанизывались мои костяшки, обрел подвижность.