Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

– Что с тобой делать? – он подошел ко мне с очень серьезным выражением лица.

– Вы о чем, Сергей Тимофеевич?

– Отделение закрывается.

– Я знаю. Мне уже сказали об этом.

– Но мы с тобой еще не закончили.

– Да, я понимаю.

– Мы долго думали, куда тебя на этот месяц отправить, и решили… тоже отправить тебя в отпуск, – на его лице появилась улыбка. – Ты был когда-нибудь в отпуске?

– В какой отпуск? Куда? Нет, не был…

– Мы нашли для тебя небольшой санаторий в Подмосковье, – продолжал Сергей Тимофеевич. – Но туда берут только детей, до шестнадцати лет.

– Но мне ведь больше. Меня туда разве возьмут?

– Мы дадим справку, что тебе – шестнадцать. Сможешь изобразить шестнадцатилетнего? – Зацепин спрашивал и улыбался.

– Я попробую. Думаю получится. Рост-то у меня подходящий.

В конце концов, все что от меня требовалось, это в течении одного месяца изображать из себя мальчика шестнадцати лет. Если меня будут оценивать по моим внешним данным, то выходило, что мне совсем ничего делать не нужно. Ну а в разговорах просто не надо умничать.

– Паспорт свой никому не показывай, – инструктировал профессор. – У тебя его не спросят, а сам не высовывайся. Все остальные справки о том, сколько тебе лет и о твоем диагнозе, мы дадим. А после твоего возвращения будем думать, что делать с твоей правой рукой. Левая – само собой. Меня сейчас больше тревожит, что делать с правой. То, что этот стержень начал двигаться, не очень хорошо. Совсем плохо, если уж конкретно. Но – об этом будем думать осенью.

Сергей Тимофеевич вышел. То, что он сказал, мне совсем не понравилось.

В начале июля я совершил короткое путешествие, на машине в Подмосковье. Санаторий, в котором я должен был переждать закрытие ЦИТО, находился в двух часах езды от Москвы. Сейчас я даже не могу вспомнить название населенного пункта, в котором находился санаторий. Помню, это где-то в Рузском районе. Запомнилось, что санаторий располагался в лесу. До революции некоторые здания санатория, так же как и вся земля и лес вокруг, принадлежали какому-то известному графу или князю. Это было его усадьбой, которую конфисковали большевики. Позже здесь открыли санаторий. Поражал архитектурный контраст. Здания, построенные позже, выглядели как-то нелепо и уродливо в сравнении с теми зданиями, которые какой-то граф или князь строил для себя.

Природа Подмосковья потрясла меня своей красотой: вековыми деревьями, необыкновенно чистым воздухом.

Для меня, больше двенадцати лет проведшего в лечебном учреждении в окружении песков и камышей, с воздухом, наполненным запахом болотных испарений, этот уголок природы казался чем-то запредельно прекрасным.

В санатории лежали дети, перенесшие операции и проходящие реабилитацию. Среди них были также и лежачие больные. Каждый день полагалось вывозить детей на прогулку. Я просто наслаждался лесом, в котором находился впервые. Воздух умиротворял меня как хорошее обезболивающее. Он был какой-то очень чистый, легкий, настоянный на хвое – умопомрачительном запахе, бледное подобие которого в Астрахани я обонял только один раз в год, когда в нашем санатории устраивали новогоднюю елку.

Проблем с моим «впадением» в детство не было никаких. Может быть, за исключением одной небольшой детали – общения к медсестрам и санитаркам, многие из которых были на пару лет моложе меня. К работникам санатория, ко всему персоналу, обязательно нужно было обращаться на «вы». Иногда я забывался и к некоторым из них, особо молодым, обращался на «ты». В итоге несколько раз получал выговор. На меня смотрели широко раскрытыми глазами, в которых читалось неподдельное удивление: «Как ты смеешь?»

Однажды это случилось примерно через неделю. Меня вывезли на кровати в парк. Все было как обычно, я наслаждался природой и воздухом. Приближалось время обеда, и за мной пришли две молоденькие медсестры. К одной из них я как-то обратился на «ты», на что она грозно свела брови на переносице.

– Не смей нам «тыкать», – было сказано очень строгим голосом. – Подружек себе нашел!

– Вы тогда меня тоже, пожалуйста, на «вы» и Антон Михайлович, – улыбнулся я, однако быстро сориентировался. – Извините, пожалуйста! Больше не повторится. Я обещаю.

Теперь те же самые сестры везли меня обедать. Они как-то очень странно переглядывались и непонятно чему улыбались.

– Ты где живешь? – неожиданно спросила одна из них.

– Я из Астрахани.

– Так, сколько тебе лет? – это было что-то новенькое, но отвечать честно я не мог. Врать тоже особого желания не было.

– Шишнадцать.

– Угу-угу, – улыбаясь широкой улыбкой, закивала одна из девчонок.

– В общем, ты к нам обращайся на «вы», только когда вокруг дети, – произнесла вдруг вторая из моих «извозчиц». – Чтобы другим дурного примера не подавать. Нехорошо, если они с нами на «ты» будут. Ты ведь понимаешь?

Я кивнул головой, однако ничего не понимал. Почему это вдруг они заговорили со мной о возрасте, и почему вдруг начал обсуждаться вопрос, к кому, когда и как надо обращаться.

Все объяснилось тут же. Одна из них призналась, что, вытирая от пыли мою тумбочку, подняла лежащую на ней сумку, из которой выпал мой паспорт и студенческий билет.

Она мне рассказывала, а я кивал головой. Кивал и думал, что моя сумочка была закрыта на застежку-«молнию». Документы из сумочки выпасть сами никак не могли. Если конечно, им не помогли.

Но тогда я об этом ничего не сказал. Впрочем, позже – тоже смысла не было. Я не понимал одного, почему они решили покопаться в моих вещах. У меня из сумочки ничего не пропало и хорошо. Неприятно, но не смертельно.

За полтора года, проведенные в ЦИТО, я лишь однажды получил весточку из дома. Бабушка писала, что ее здоровье становится все хуже и хуже. Стало понятно, что мое возвращение домой не состоится. По той причине, что возвращаться мне некуда. Бабушка не писала об этом открыто, но все содержание письма говорило об одном – «я за тобой ухаживать больше не могу». Мне отказывали от дома. То, что все в конце концов к этому придет, я понимал и раньше. Отличие состояло в том, что раньше эта проблема не была так конкретна и осязаема.

Если говорить честно, то, уезжая в ЦИТО, я надеялся, что домой больше не вернусь. Я не рассчитывал пережить «рандеву» с хирургами и на операции настаивал, смутно надеясь, что она поможет мне в том, в чем сам себе я помочь не решался.

Из всего предыдущего опыта общения с медиками я вынес твердую уверенность: мой организм не перенесет наркоза. Однако неожиданный звоночек прозвучал, когда я очнулся после первой операции. Конечно, случилось то, что случилось, вот только я никак не рассчитывал на опыт и мастерство врачей, вернувших меня «оттуда». Вторая операция и второй наркоз прошли еще лучше… Было похоже, что провидение не торопилось с моим переходом в мир иной. Я снова начал задумываться о том, что делать дальше. Как жить так, чтобы в проживаемой мной жизни был смысл, чтобы не просто тупо переваривать еду, а все же попытаться пристроиться к токарному станку цивилизации и выточить на нем пару собственных деталей?