Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

– Куда едем? – спросил я у медсестры, стараясь улыбаться.

– В операционную, – ответила она очень буднично.

– Как, в операционную? Меня ведь не готовили к операции.

– Ты со своей рукой всех на уши поставил.

В операционной меня уже ждали. Все были в масках, но узнать присутствующих не составляло труда. Кроме Сергея Тимофеевича и Тамары Николаевны здесь находилась операционная медсестра. Самым загадочным было то, что анестезиолога не было видно.

– Здравствуйте, Сергей Тимофеевич! – произнес я, стараясь, чтобы приветствие прозвучало весело.

– Я тебя уже видел десять минут назад. – Зацепин был сосредоточен, но тревоги в голосе не было, и я успокоился.

– Да, а что я здесь делаю?

Вопрос мой прозвучал почти с такой же обезоруживающе наглой интонацией, как и у любопытного мальчишки-пионера в знаменитом советском фильме «Добро пожаловать! Или посторонним вход воспрещен!»

– Сейчас я тебе удалю этот штифт, – Сергей Тимофеевич не поддержал мой шутливый тон. – Не хотел я этого делать, но выхода нет. Он сам просится наружу.

– А я уже поел утром. Меня от наркоза стошнить может.

– Мы без наркоза обойдемся.

– Отвернись! Быстро голову в противоположную сторону! – Строгий приказ Тамары Николаевны я услышал в тот момент, когда повернулся, стараясь рассмотреть, что там с моим локтем. Единственное, что удалось разглядеть, это как мою руку в районе локтя густо обмазывают йодом, да еще я увидел Сергея Тимофеевича со скальпелем в руке и Тамару Николаевну – со шприцем. Спустя пару секунд я ощутил укол в руку – мне сделали местную анестезию.

– Подождем немного, – это говорил Зацепин.

Я скорее услышал, чем почувствовал, как под скальпелем потрескивает кожа. Мой локоть разрезали, и, судя по тупой, очень тупой боли, разрезали как раз в том месте, куда уперся этот злосчастный штифт.

Затем я снова услышал, а не почувствовал, как позвякивает металл о металл.

– Ах! – боль была очень резкая. Казалось, что у меня выдергивают руку.

– Не кричи, уже все закончилось, – спокойно произнес Зацепин. – Можешь повернуться.

Повернувшись, я увидел, как Тамара Николаевна втыкает в мой локоть иголку с ниткой. Колола она там, где только что разрезали кожу. Разрез был совсем маленький, и шов накладывали только один. Зацепин держал в руке что-то хирургическое, похожее на пассатижи. В «пассатижах» был зажат металлический стержень, сантиметров пятнадцати длиной.

– На! Возьми! Это тебе на память. Только что из тебя вытащил. Это все равно твое, – он протянул мне тот самый стержень. – А, подожди немного! Помойте его. Спиртом тоже немного протрите! – он отдал стержень медсестре. – Потом ему верните.

– Спирт – лучше внутрь.

Я шутил, стараясь унять дрожь во всем теле. Все же не каждый день у меня «выдергивали» руку.

– Я тебе покажу – «внутрь», – нарочито строго произнес Зацепин. Операция была закончена, и он расслабился. Впрочем, он всегда готов был пошутить.

– Сергей Тимофеевич, а как же моя рука? На чем она держаться будет?

– Честно?

Спустя секунду он ответил как бы сам себе.

– Не знаю. Скорее всего, ни на чем. Хотел укрепить тебе плечо вот этой железкой, – он кивнул, указывая на штифт. Но, как видишь, пришлось его вытащить. Не захотел он в тебе оставаться. Я постараюсь что-нибудь придумать.

Зацепин будто извинялся передо мной.

– Но, честно говоря, никаких идей у меня нет. Еще немного мы тебя здесь подержим, а потом поедешь домой. С тобой мы все закончили.

Я и так знал, что скоро придется ехать. Наступало время для подведения кое-каких итогов.

Откровенно говоря, ехать «домой» не хотелось. Некуда мне было ехать. Озвучивая слово «дом», я имел в виду лишь конкретное географическое место, точку на карте с названием Астрахань. Чего-то более определенного в моем распоряжении не было.

Что же касается рук, то…

С правой все обстояло плохо. После того как из нее удалили металлический штифт, скреплявший кость, она должна была «рассыпаться». Я знал об этом, но когда она сломалась, очень расстроился, потому что было понятно – этот перелом никогда не срастется. Со временем на его месте образовался, так называемый, «ложный сустав» [5].

А вот левая… Сможет ли кто-нибудь представить мои восторг и радость, когда после снятия повязки я начал пробовать поднимать эту руку? Первые несколько дней я делал все с большой осторожностью, опасаясь переломов. Потом – смелея с каждым новым движением. Наконец, настал момент, когда мои труды были вознаграждены – я смог оторвать руку от простыни.

Если я скажу, что испытал радость, это будет равнозначно молчанию. Разве можно в словах выразить чувство слепого, совершенно внезапно прозревшего и увидевшего солнечный свет, зелень деревьев, радугу, про которую ему так много рассказывали, и лица, заочно любимые лица не предавших его людей?

Я ощущал что-то подобное, неописуемое. Впервые я перемещал руку, не цепляясь пальцами за простыню или майку. Впервые я поднимал ее и не боялся, что от напряжения мышц она сломается. Впервые я мог есть ложкой, перемещая ее рукой, а не пальцами. Итак, моя борьба оказалась не напрасной. Результат был не триумфальный, но это была победа. Уверенная и надежная работа левой руки гарантировала мне определенную самостоятельность и независимость. А с этим уже можно жить. Вот только где?

В конце июня ко мне подошел Сергей Тимофеевич и сказал, что через две недели они меня выписывают. При этом он спросил, приедет ли за мной кто-нибудь? Что я мог ему ответить? Только правду: что я никому не нужен, и приезжать за мной некому. Зацепин пообещал подумать, как отправить меня в Астрахань.

Еще одной неприятной проблемой оказалось отсутствие денег. После того как Иван выписался, я целый месяц ждал, что он вернет долг, но не дождался. Попробовал написать ему письмо. Но письмо вернулось. С адресом он меня тоже обманул. Я, конечно, мог узнать его настоящий адрес из истории болезни, которая хранилась в институте, но решил этого не делать. Что проку? Он все равно бы не ответил.

Мне было тяжело осознавать этот незаслуженный обман. Но его надо было осмыслить. Я припомнил наши откровенные беседы и понял, что Иван, несмотря на заверения, и не собирался возвращать долг. Иван, почти религиозно относящийся к деньгам, считал унизительным, что его божество будет принадлежать, пусть даже в мизерных количествах, такому, по его убеждению, бесполезному для государства человеку, как я. Ведь по Иванову разумению я – тунеядец. Это он – рабочий, трудяга, пахарь – нужный гражданин. Он добывает энергоресурсы и создает все ценности в этом государстве. Он полезный человек, а я бесполезный. Так вот, он, как полезный пролетарий, имеет право не возвращать деньги бесполезному инвалиду, на которого государство и так изрядно тратится из богатств, созданных Иваном. Да что там говорить, заняв у меня деньги, он просто «вернул свое». Ведь это он всю жизнь вкалывает и платит налоги на мое содержание. Я же ни одной минуты не трудился, значит, задолжал ему за всю его рабочую биографию.