Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

Подобные соображения, в той или иной форме, Иван постоянно высказывал в наших разговорах, и с моей стороны было наивно рассчитывать, что он вернет долг. Но, хоть я и не испытывал к нему нежных чувств, тогда, в тот памятный вечер, он просил меня о помощи. О помощи! Он – сильный, меня – немощного. Этим Иван словно признавал меня равным. И как бы я не хорохорился, но на тот момент эмоции заглушили во мне все. До него никто не просил меня об одолжении, о помощи, помогали всегда мне. А я мечтал быть нужным. И хотя было страшно, откровенно страшно – отдал последние деньги. А что делать теперь? Я решил оставить это на его совести и успокоился. Только признался Сергею Тимофеевичу и Тамаре Николаевне, что у меня нет ни копейки денег. И что ехать домой мне не на что.

Сотрудники отделения скинулись мне на билет, на самолет до Астрахани. И на билет для медсестры. Валентина Александровна работала в нашем отделении и вызвалась ехать со мной в качестве сопровождающей.

…Я прожил два года там, где впервые в жизни меня лечили. Впервые мне прооперировали руки и помогли. Два года были прожиты не зря. Впервые я встретил людей, которые отнеслись ко мне как настоящие Медики. Они помнили и чтили данную в юности клятву Гиппократа. Они заботились обо мне так же, как о прочих больных, и за моим исковерканным болезнью телом разглядели меня самого.

Я был безмерно благодарен этим людям за то, что мог теперь действовать рукой. Это была только одна, левая рука, но я не боялся ею работать. Теперь, поднимая руку, отрывая ее от простыни, беря ложку, чтобы есть, или ручку, чтобы писать, я не трепетал в ожидании того страшного для меня «ххррууста» и следующей за ним жгучей боли. Уже ради этого стоило лежать два года в отделении костной патологии ЦИТО. Ради этого стоило ожидаемо умирать под наркозом и незапланированно оживать, благодаря профессиональному мастерству оперировавших меня врачей.

До сегодняшнего дня я не могу выразить всей признательности, переполняющей меня при воспоминании о врачах и медсестрах ЦИТО, о том, что они для меня сделали. Невозможно передать то чувство благодарности, которое было у меня тогда и живет во мне до сих пор.

Я понимал, что, покидая Москву, возвращаюсь туда, где у меня нет никого и ничего. Отныне я вынужден буду жить там, куда больше всего боялся попасть. Значительная часть моей жизни прошла в так называемых «казенных» заведениях. В местах, где едят по расписанию, спят по расписанию. В общем, где по расписанию живут. Только умирают вне расписаний. Я жил в больницах и в санатории. Но я верил, что это – не вечно и что – рано или поздно я смогу выписаться оттуда домой.

Теперь, возвращаясь в Астрахань, я знал, что с момента моего попадания в так называемый государственный дом-интернат для престарелых и инвалидов я стану собственностью государства, полностью зависящей от произвола его служащих, лишенный малейшей возможности хоть на короткое время отдохнуть от его круглосуточной, равнодушной, губительной опеки. Самое страшное – у меня исчезнет надежда когда-нибудь заиметь дом, семью, друзей. У меня не будет ничего. Возвращаясь в Астрахань, я получал то, чего больше всего боялся.

Но другого выхода не было. Я понимал – шансов вырваться из этого заколдованного круга практически нет. Вероятность того, что я смогу осуществить свою мечту – жить не только для себя, но и быть нужным людям, не абстрактному обществу, а конкретным людям, близка абсолютному нулю. Надежда, этот маленький, склеенный моим воображением кораблик, перевозивший мечту о том, что я смогу прожить свою жизнь не зря, тонула в пучине реальной жизни. И помощи не было.

Выбор – был. Была еще возможность прекратить эту жизнь и ничего больше не пробовать и не мучаться. И все же я решил попробовать. Прекратить я мог позже, в любое время. Сдать все позиции без попытки переломить упрямство судьбы – слишком бездарный вариант, чтобы на нем остановиться. Я буду пытаться. Пока что-то мне удавалось, но чего-то я и лишался. Закончил школу в санатории и оказался без будущего, получил телефон – лишился отца, поступил в институт – отказали руки, вымолил у Горбачева направление в ЦИТО – лишился дома, восстановил подвижность левой руки, обрел уверенность в будущем – направляюсь в место, где никакой перспективы нормального человеческого существования у меня нет, а есть альтернатива: медленная интеллектуальная деградация и физическое умирание или быстрая избавительная смерть. Оба варианта меня не устраивали. Я лихорадочно пытался искать еще какой-нибудь и не находил. «На месте… на месте… решать надо на месте… не надо забегать вперед… на месте… будем смотреть на месте…» – твердил я себе, пока самолет летел из Москвы в Астрахань.

Мы с Валентиной Александровной попрощались, когда она привезла меня из аэропорта в астраханскую Первую областную клиническую больницу.

Я вновь попал в то самое отделение, где провел восемь долгих месяцев в напрасных ожиданиях: сначала – направления в Саратовский НИИ травматологии и ортопедии, потом – операции, легкомысленно обещанной уважаемым профессором. Все тут было знакомо. И все меня знали. И я знал, что на этот раз надолго здесь не задержусь. Областная больница была просто пунктом «пересылки» меня дальше.

Я был потрясен количеством врачей, которых требовалось пройти, и обилием справок, которые нужно было собрать, чтобы попасть в предназначенное мне «убогое» заведение. «В космос они меня запускать собрались что ли, гады», – обреченно думал я, приезжая в очередной кабинет. Кроме врачей, исследовавших все мои органы, слух, зрение и прочее, я должен был пройти осмотр у психиатра. На мой непроизвольный вопрос: «А зачем?» – получил твердый и мотивированный ответ: «Чтобы направить вас в учреждение по профилю». Я проникся ответственностью момента. Наивный.

Это была женщина лет сорока, не помню, как выглядела, помню только умный и внимательный взгляд, который она устремила на меня, сев рядом на стул.

– Я – психиатр.

– Я знаю.

– Можно я с вами поговорю.

– Конечно, вы же для этого пришли.

– Можете ли вы читать?

– Учился когда-то…

– Прочитаете вот это?

Она дала мне книгу с уже открытой страницей. Не помню текста, помню только, что книга почему-то была перевернута, что называется, «вверх ногами». Я удивленно посмотрел на психиатра, тем не менее, прочитал несколько вывернутых строк. Потом демонстративно перевернул книгу.

– Извините, мне так удобнее…

– Все. Нормален.

– Спасибо.

Она при мне написала какую-то справку и расписалась. Это был самый запоминающийся осмотр, самым запоминающимся специалистом, все остальное проходило заурядно и неинтересно.