Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

— Журналисты — самые обыкновенные люди. Может быть, они только хотят немножко больше знать. И любят, когда им доверяются. Вот, например, вы…

— И я? — удивилась она с улыбкой. — Я должна вам довериться? В чем? Спрашивайте.

— Когда спрашиваешь, тебе не всегда говорят правду. Лучше, когда это получается само собой.

— А можно, я буду спрашивать? — Она кокетливо наклонила голову. — Ну например, что вы думаете о Юрае?

— Я думаю, что знаю его слишком мало. Но он наверняка чувствителен, вспыльчив… и честолюбив. Его когда-то очень баловали, а это пошло во вред и ему, и его близким.

— Да, это правда, — кивнула она. — И вы думаете, что он мог бы любить девушку?

— Совершенно определенно.

— Гм… — Она надула губки, ответ ее явно не удовлетворил. — Совершенно определенно? А может он любить, например, меня?

— Это вам лучше знать самой.

Она заерзала на стуле, но ничего не сказала, а я мысленно застонал: почему я выгляжу таким старым и безопасным? Почему я как мужчина настолько невыразителен, что со мной она может разговаривать о нем?

— Танцуешь? — загремел самоуверенный бас, и между нашими головами просунулась третья. Под гусарскими усами сверкнули крепкие белые зубы, испытующий взгляд прижмуренных глаз переходил с меня на Юльку и обратно. Она заколебалась, ждала, не решусь ли я сам пойти с ней танцевать, но, когда я только пожал плечами, встала и пошла со стройным парнем, который тут же фамильярно обнял ее за талию.

Я чувствовал, что с каждой минутой все больше пьянею: импульсы мысли все медленней пробивались наружу, и их все труднее было осуществлять. Раза три мне пришло на ум, что в баре можно заказать какую-нибудь еду; я встал и протолкался к пустому месту. Проглотил порцию колбасы с гарниром и полтарелки анчоусов, потому что больше ничего не осталось. Уже кончая есть, я вдруг ужасно огорчился, что забыл их пересчитать, и спросил бармена, в самом ли деле это были последние, и тут же осознал, что задаю ему этот вопрос уже в третий раз. Память мне отказывала, она улавливала несущественные детали, зато теряла непосредственно за ними следующие большие куски; я опять сидел за столом и никак не мог припомнить, откуда взялась новая бутылка вина и почему мы с Юлькой одни, хотя музыка молчит. Я как раз собирался продумать вопрос, до какой степени ей неприятно, что Юрай не сел за наш стол, когда она обратилась ко мне:

— А можно еще спрашивать?

— Ради бога, сколько хотите, — кивнул я и, к моему удивлению, немножко приободрился и протрезвел.

— Какой тип женщин вам нравится? В какую вы могли бы влюбиться?

— Трудный вопрос, — промолвил я, но на самом деле теперь, когда я перестал взвешивать, сколько в моих словах чистой правды, признание не требовало от меня больших усилий. — Никакого типа я не знаю, ведь не существует женщины вообще, не существует женщина как тип, а лучше я расскажу вам одну действительную историю. Одна молодая, то есть с моей точки зрения молодая, женщина долго ждала квартиры. У нее не было ни своего жилья, ни семьи, и она часто ходила в гости к своим знакомым, супругам с ребенком, которые были почти в таком же положении: они жили у родителей в маленькой комнатушке. А этой женщине вдруг привалило счастье: кто-то не то умер, не то уехал, точно уже не помню, одним словом, ей досталась в наследство прекрасная большая квартира. Она уже должна была переезжать, как вдруг вспомнила про своих знакомых и как они ей жаловались, и, поскольку ей было хорошо известно, что это значит — не иметь своего угла, а кроме того, она очень любила их ребенка, вот она и предложила им эту квартиру, отказалась в их пользу… Загвоздка была в том, что сегодня люди не умеют принимать столь щедрые подарки, их это скорее пугает, и потому супруги, хотя и приняли квадратные метры, потом, как она через какое-то время узнала, стали всем рассказывать, что она, судя по всему, психически неуравновешенная… С этой женщиной я не знаком, но я восхищаюсь ею и хотел бы с ней посидеть и поговорить подольше.

— Но ведь это действительно глупость! — воскликнула Юлька. — Я никогда не смогла бы ее понять. А что, если бы к ней пришли какие-нибудь другие супруги без квартиры и спросили: «А почему им, почему не нам?» Им теперь все завидуют, а эту женщину никто не любит: ведь даже тем, кому она отдала квартиру, неприятно, что они ей должны быть благодарны. А самой теперь и жить негде, да еще все над ней смеются. Разве это не наивность?

— Может быть, — сказал я хмуро, — но ты про это не спрашивала. — Я невольно перешел на «ты». — Ты хотела знать, какой тип женщин мне нравится; вот она мне могла бы понравиться, потому что тем, что она сделала, она многое сказала и о себе, и о людях. И хотя в конечном счете все это прозвучало наивно, она не обнаружила в себе ничего дурного. А раздражает она людей тем, что это выше их понимания.

— Она наверняка некрасивая. И никого у нее нет… — Юлька злорадно скривила нижнюю губу. Под убаюкивающим алкогольным покровом я не испытывал ни неудовольствия, ни горечи, но подсознательно опасался, что могу сорваться невзначай.

— Хорошо, — сказал я сурово. — Теперь буду спрашивать я.

В эту минуту Юраев оркестр опять завопил, и, прежде чем я успел открыть рот, знакомый бас над моим ухом прогудел:

— Идешь ты?

— Дама не танцует, — произнес я с ударением, и юноша изобразил на своем лице глупую гримасу — наверное, главным образом по поводу моей ритуальной фразы. Качая головой, он исчез в темном зале, а я определенно был посвящен в звание того, кто в тот вечер имел на Юлию преимущественное право.

— Может быть, тебе бы очень хотелось, чтобы было правдой то, что на самом деле неправда. Скажи, заставлял тебя когда-нибудь Юрай делать то, чего ты сама не хотела, что было против твоей воли?

— Нет… хотя нет, да. Да и нет. То есть это все сложней. У него есть на то право.

— Ты можешь объяснить это попонятней?

Она глубоко вздохнула, и затем — алкоголь уже снял в ней все барьеры и препоны, заборы и заборчики и тайные задвижки и замки — ее откровенность превзошла даже меру моей почти безмерной охоты признаваться и принимать признанья.

— Вы не думайте, что я в самом деле такая, как выгляжу. Может быть, и я пережила кое-что, как та женщина, что отдала квартиру. Я в восемнадцать лет родила… Теперь ребенку шесть лет.

— Шесть лет?

— Погодите, дайте мне досказать… Отец живо смылся, а я того ребенка вовсе и не хотела. Когда я рожала, около меня находился какой-то молодой врач, практикант. Он принял младенца и тут же — уж не знаю, может, он думал, что я ничего не осознаю, но все равно, он был идиот, — тут же сказал: «Господи боже, отродясь такого не видывал!» Я почувствовала, что родила чудовище, приподнялась, чтобы посмотреть, и чуть не умерла со страху, а это был совершенно нормальный ребенок, девочка. Она была просто два раза обернута пуповиной, и это ему показалось странным. Но так рождается множество детей! Наши потом устроили, что ее кто-то взял. Где она, не знаю ничего. Только страх остался, и вот теперь…