Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

— Что теперь? — спросил я, когда она остановилась и замолчала.

— Я никогда не говорила про это Юраю и никогда не скажу. Раньше он хотел знать, сколько у меня было мужчин, теперь уже не хочет. Ему теперь все равно, сколько их, он меня презирает. Он рассвирепел, когда узнал, что я жду от него ребенка. И слышать не захотел… А я боялась. Так что пришлось его ликвидировать…

— Ликвидировать, — повторил я механически, но не услышал собственного голоса. Будто самолет, перешедший звуковой барьер, пришло мне на ум смешное сравнение: висит в тишине и пустоте, а весь его оглушительный рев остался где-то позади. Какая глухота, какой покой, когда перешагнешь барьер! Но куда я лечу так быстро, удивился я, напрягая зрение, которое почему-то стало затуманиваться.

— Что с вами, что случилось? — донесся до меня вопрос, окрашенный в слегка виноватые тона.

— Ничего. Не состоялось чье-то детство, — сказал я. Ко мне вдруг опять вернулась мысль о смерти и печаль. Иначе жить нельзя, говорил я себе, если время от времени не передвигать дату своей смерти на более отдаленный срок. Наша смертность искупает себя в детях, находит в них отраду и утешение, обретает надежду на продление своей жизни в твоем потомке… Без детства нет жизни, нет воспоминаний…

— Иначе жить нельзя! — услышал я свой крик; ко мне обратились потные лица музыкантов, подковки в карих глазах Юльки, задвигался строгий нос Юрая, блестевший под воздействием вина. — Простите, — пробормотал я и с трудом поднялся.

— Ты куда? — Юрай крепко взял меня за плечи.

— Домой. Руки прочь! — Я вырвался от него и почти врезался в шершавую стену.

Я поднимался по лестнице, спотыкаясь на скользких ступеньках, отполированных множеством ног, и при каждом шаге пугался, что не попаду ногой на следующую. Мне казалось, что я иду не вверх, а вниз, непрерывно опускаюсь, проваливаюсь в бездну, что через мгновение последует удар о твердый камень. Я неловко выставил вперед руку, когда кто-то меня поймал.

— Вот видишь, ты не можешь идти один, — укоризненно сказал Юрай.

— Но я должен… — упрямо мямлил я, — и я не останусь тут ни минуты!

Что было потом, не помню, сознание снова отключилось и снова не полностью ожило в тот момент, когда поднявшаяся тошнота заставила проснуться весь организм. Я осознал, что я все еще в клубе, но у меня не было времени осматриваться и размышлять: влетев в туалет, я над унитазом вывернул из себя все, что до того выпил и съел. Потом еще какое-то время отплевывался, а затем с чувством физического облегчения пошел к выходу.

Меня остановил Юрай, сидевший на умывальнике, ноги под раковиной, руки на ней, — он качался из стороны в сторону и ждал меня.

— Ты что тут делаешь? — выдавил я из себя.

— Караулю тебя, — ухмыльнулся он. — Мы с тобой еще не договорили. Дело вот в чем. Ты как считаешь, я убийца или нет? А если нет, то до какой степени?

— Оставь, я уже ничего не хочу слушать! — Я протянул руку к дверной ручке, но Юрай неожиданно бодро спрыгнул с раковины и загородил мне дорогу.

— Но ты должен, — засмеялся он, — ты должен меня выслушать. И знаешь почему? Потому что ты сам этого хочешь. Тебе легко довериться, потому что ты сразу же принимаешь все на себя, принимаешь чужие грехи и мучаешься ими. На свою вину ты тотчас же прививаешь наши, и они растут, да еще как буйно! Ты страдаешь за моего фокусника, за Юлькиного ребенка… Но это все не так-то просто! Ты что, несешь вину и за других? Какой меркой мерить твою вину, какая кара положена для ее искупления? Быть убийцей — это просто и ясно. Бум, и готово! Как печать и подпись, все заверено.

— Пусти! — зашипел я и попытался его оттолкнуть.

— Ну попробуй, — засмеялся он, дыша мне в лицо. — Ну давай, толкай!

Я не понял, как это получилось, я только до него дотронулся — он отлетел как пушечное ядро, ударился макушкой о мраморные плитки пола и остался неподвижно лежать на спине. Это действительно просто, подумал я с чувством удовлетворения. Бум, и готово…

Тут кто-то начал громко стучать в дверь, собственно, стук раздавался уже довольно давно, и когда я полностью пришел в себя, то обнаружил, что сижу на холодных плитках у того же унитаза, в который я изверг вино и желчь, локтями опираюсь на закрытую задвижку, а в ухо мне настойчиво тикают часы. Помимо сонного феномена, самым удивительным было то, что часы показывали четверть седьмого.

Стук не прекращался, я даже уловил тихий, просящий голос.

Я отпер дверь и вывалился наружу на окоченелых ногах, в которых, кажется, совсем перестала циркулировать кровь.

— Господи боже, они вас тут оставили! — Седая старушка в застиранном рабочем халате топталась перед кабинкой; у ног ее стояло ведро с водой, лежала тряпка, в руках она держала половую щетку. — Я чуть не грохнулась со страху! Вижу ноги, человек лежит и никак не просыпается…

— Уже утро, тетушка? — Я еле ворочал тяжелым языком.

— Не надо пить, не надо. — Уборщица задумчиво качала седой головой. — Не дай бог, беда приключится, головку себе разобьете… А приятели, вон они какие.

— Да я и не пью. — Я смутился, как мальчик, которого ругают родители. — У меня нет такой привычки. Не сердитесь на меня!

— А чего мне на вас сердиться, вы ведь не мой сын. А если бы были, так я б вам всыпала по первое число, уж поверьте… Приличный человек, как же это вы так изгваздались, еще и меня, старуху, напугали. Возьмите-ка тряпку, хоть брюки оботрите…

В ее выговаривании мне было что-то успокаивающее, как будто пахнуло ветерком, освежающим мой иссушенный мозг. Мне было очень стыдно, когда я перед ней очищал костюм от следов блевотины, однако я чувствовал себя намного легче и свободней, чем за всю прошедшую бурную ночь. Как будто рвота вместе с пищей вывела из меня и тот яд, который выделялся мной самим, все, что беспокоило и раздражало меня, не давало прийти в себя и передохнуть начиная с середины вчерашнего дня, когда я покинул свою бывшую возлюбленную.

На улице было еще темновато; прямо против клуба стояли контейнеры с молоком. Я не удержался, схватил один пакет, зубами отгрыз уголок и жадно начал пить.

С молоком в меня входил утренний морозец, чистый, ясный и пахучий, и казалось, что теперь меня ожидают только хорошие и полезные вещи.

Когда у нас из повиновения выходят неживые вещи, причину следует искать в себе, отец. Ну ладно, все по порядку, теперь уже немного осталось. С той долгой ночи прошло порядочно времени, но и изменилось многое. Самым ощутимым, пожалуй, из всего является покупка мебели; бегание по магазинам стоило труда, во всяком случае мне, но зато теперь в комнате воцарилась французская кровать, на которой хватит места и для двоих, все бумаги аккуратно разложены по ящикам письменного стола, а книги рядами стоят на полках.