Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

Поднимаясь по ступенькам на третью платформу, я столкнулся с человеком, бежавшим вниз. Я не сумел выбрать правильное направление, чтобы его обойти; сначала я показал, что обойду его справа, но по его шагам было видно, что и он хочет обойти меня справа, тогда я быстро шагнул влево. В последнюю минуту он уклонился в сторону, но все-таки ударил меня плечом и чуть не сбил с ног. Он крикнул мне, чтобы я не ловил ворон, и помчался дальше — то ли он спутал платформу, то ли что-то забыл… Я стоял неподвижно, и по спине у меня ползли мурашки, и тут наконец мне пришло в голову то, что должно было прийти давным-давно: тогда на лестнице все было в точности так же. Два раза я менял направление, в котором хотел обойти препятствие; я не придерживался однажды принятого решения, а слепо и упрямо настаивал на том, что неотвратимо вело к столкновению. Мои колебания и неловкость были виной тому, что случилось. Кем бы ни был человек, сбегавший вниз, пусть он и не признался и не объявился потом — из страха ли, по грубости или боясь неприятностей, — ясно одно: что он меня не знал и тем более не имел в мыслях ударить именно меня, свести со мной счеты или отомстить. Я боялся кары и покарал себя сам…

Через минуту я поднялся по решетчатым ступенькам в прокуренный коридор вагона скорого поезда. Как только я уселся на красное плюшевое сиденье, мой взгляд, пробившись через желтоватое слезящееся окно, упал на обшарпанные буквы под косым навесом станции. Она была та же самая, поезд еще долго стоял, и у меня было достаточно времени основательно поразмыслить о том, действительно ли меня ждет новая дорога и будет ли удачливым мой путь, когда станции начнут сменять друг друга…

Перевод Н. Беляевой.

— Темой нашего сегодняшнего занятия в кружке современной физики будет четырехмерность пространства-времени… — Ротаридес сделал несколько шагов по комнате, куда почти горизонтально проникали лучи солнца, в этот час какие-то тускло-оранжевые, а не слепящие и ярко-желтые, создающие образы скорее пластичные, чем графические, лучи ласковые и проникновенные, а не бьющие прямо в глаза, как днем. Подойдя опять к доске, висевшей на старой, расшатанной стойке, он резко повернулся, отчего рассохшийся паркет как-то по-кошачьи злобно взвизгнул, и вновь увидел перед собой лица, которые даже не старался запомнить, поэтому вместо отчетливой, строго упорядоченной галереи портретов, снабженных подписями, они представлялись ему чем-то вроде хаотической комбинации из глаз, губ, носов, рук и ног, откуда шло теплое излучение, доносились приятные или неприятные запахи. Он не знал, много ли их, мало ли, преобладают ли среди них молодые или не очень, и даже не удосужился вникнуть, заинтересовала ли кого-нибудь лекция; но временами у него возникало сильное и, пожалуй, даже тревожное ощущение какого-то разнобоя, в известном смысле даже коробящего несоответствия между слушателями. Скорее всего оно воспринималось как вопиющая несовместимость — как если бы сидели бок о бок домохозяйка и профессор университета; вундеркинд-математик — и пенсионер, не овладевший правилами игры в шахматы; перепачканный мазутом монтер — и шестнадцатилетняя красавица в нарядном платье; нежная, одухотворенная женщина на пороге материнства — и замкнувшийся в себе угрюмый слепец. По всей вероятности, среди присутствующих таковых не имелось, но Ротаридес и не копался в своих ощущениях. В конечном счете не люди были предметом его исследования, любые посторонние мысли и субъективные оценки лишь осложняли его и без того трудную задачу. Как ни странно, но он радовался, если кто-то вставал и уходил…

— Вопрос, почему пространство имеет три измерения, а время — только одно, занимал философов еще в глубокой древности…

Ротаридес теперь стоял, слегка расставив ноги, напружив щеки и сведя брови так, что почти ничего не видел. Солнце слева светило ему в лицо, и ухо, особенно чувствительное к теплу, уже начало припекать.

— Впервые эту проблему сформулировал Аристотель в своем сочинении «De Caelo» [3] «О небе» (лат.) . в те времена, когда наука только-только зарождалась. С той поры почти двадцать веков ученые бьются над разгадкой этой тайны, но проникнуть в нее пока никому не удалось. Вы можете возразить, к чему, дескать, исследования, когда и так очевидно, что все в нашем мире имеет объем, то есть высоту, ширину и длину, а время одномерно, и его можно определить всего одним числом. Но повседневный опыт свидетельствует вот о чем: трехмерность пространства и одномерность времени — это наиболее существенные, основополагающие свойства окружающего нас мира. Эти факты действительно не нуждаются в доказательствах. Но объяснить их, ответить на вопрос, почему дело обстоит именно таким образом, — это одна из труднейших задач, стоящих перед современной наукой. Итак, почему из бесконечного множества математически возможных вариантов пространства реально существует только вариант с числом «три»? В настоящее время не создано теории, которая неопровержимо обосновала бы трехмерность пространства и одномерность времени. Эти, как уже было сказано, основополагающие данные остаются пока чисто эмпирическими, и пользоваться ими можно лишь в пределах нашей современной практики. Но значит ли это, что они универсальны и с более широкой точки зрения, с точки зрения будущего? Если вы помните, до открытия теории относительности никто и не подозревал, что наше реальное пространство как-то «искривлено». Между тем факты, подтверждающие общую теорию относительности, одновременно подтверждают и мысль об искривлении пространства, вопреки человеческому опыту, вопреки нашим ощущениям. Зададим себе такой вопрос: разве нельзя допустить, что с какого-то более широкого, пока еще не известного нам поля зрения наше трехмерное пространство будет представлять собой всего лишь частный случай многомерного пространства, подобно тому как плоское Евклидово пространство является частным, крайним случаем пространства искривленного?

В помещении, вобравшем в себя жар, словно пресытившаяся утроба, вдруг потемнело, стало свежее. Ротаридес почувствовал, что ухо, еще недавно нагретое лучами солнца, стало каким-то чужим, он почесал мочку и, следя за гаснущим светом уходящего дня, невольно повысил голос.

— Гипотезы, допускающие иное число измерений пространства или времени, чем то, к которому мы привыкли, в принципе нельзя отвергать как абсурдные. Материя бесконечна, поэтому и формы ее существования могут быть гораздо многообразнее известных нам форм. К сожалению, все подобные гипотезы носили нематериалистический, религиозно-мистический характер и не представляли сколько-нибудь серьезной научной или познавательной ценности. Например, еще в семнадцатом веке философ Генри Мор в Кембридже утверждал, что ду́хи имеют четыре измерения и на самом деле пространство четырехмерно. С тех пор четвертым измерением очень часто пользуются, или, если угодно, злоупотребляют, при объяснении различных загадочных явлений психики — гипноза, ясновидения, телепатии; все необъяснимое и якобы сверхъестественное идет именно отсюда. Тем самым разумная и здоровая догадка неоднократно компрометировалась, и сложилось мнение, что она не имеет ничего общего с наукой и с материалистическим пониманием мира…