Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

— А у тебя пубики нет! — радостно встретил Ротаридеса сын Вило двух с половиной лет, показывая отцу плотно сжатый кулачок.

— Пуговицы? Нет у меня пуговицы, — признался отец. Сын с восторженным визгом засеменил прочь. Но тут на смену сыну в дверях показалась мать. Унылый взгляд Ротаридеса смутно видел лицо, правильные, тонкие черты его нежно оттеняла восковая бледность. Именно такими он всегда воспринимал их в минуты, когда незаметно, но упорно старался разгадать, что кроется за этой предельно знакомой и все же по-новому увиденной маской: в карих глазах, теперь казавшихся совсем черными, в складке рта и на губах, которые от волнения всегда немного темнели. В такие минуты Ротаридес иной раз честно пытался разобраться в своих наблюдениях, поднимая на миг завесу над скромными подмостками их супружеской жизни, и когда зритель и актер в нем вновь сливались воедино, он чуть ли не трепетал от неподдельного чувства любви. На сей раз все оказалось иначе.

— Подумай только, его опять кто-то укусил, — расстроенно проговорила жена. — Иди сюда, Вилюш! Покажи папе спинку…

Опершись в их тесной прихожей на небрежно сколоченный стеллаж с книгами, газетами и обувью, Ротаридес надел домашние тапочки, и как раз в это время перед ним предстал Вило.

— А у тебя нет… — опять завел было он, протягивая отцу ладошку. Там оказалась маленькая жемчужно-белая пуговка, наверное, от его же рубашки. Но, тут же забыв о своем сокровище, мальчик уронил ее в отцовский ботинок.

Резким движением мать повернула ребенка спиной, задрала ему трикотажную маечку, и Ротаридес увидел под трогательно нежной левой лопаткой два розовых полумесяца, обведенных лиловой каймой. Опустившись на корточки, он погладил сына по светловолосой вихрастой головке:

— Кто тебя укусил, а?

— Кусил… — охотно подтвердил Вило.

— Кто? Кто это был?

— Кусил… — повторил сын и о чем-то задумался. — Тут… бо-бо. — Эта несложная фраза, видимо, далась ему не без труда.

Ротаридес со вздохом поднялся и пожал плечами. Вило в точности повторил отцовский жест.

— Думаешь, сам он тоже не кусается? Наверняка дает сдачи…

— Сомневаюсь, — отрезала мать, не очень-то верившая в способность своего детища постоять за себя и в его боевой задор. — Он же весь в тебя, — добавила она язвительно и, пожалуй, не без оснований.

Мать с негодующим видом вышла из передней, а мужчины еще немного постояли в задумчивости. Потом Ротаридеса осенила новая мысль, и он опять нагнулся к сыну.

— Ты сумеешь укусить папу? Ну, попробуй! — он сунул ему под нос палец и потеребил чуть оттопыренную нижнюю губу.

Вило покосился на отца, в уголках рта мелькнула недоверчивая, лукавая улыбка. Он знал, что от этого человека можно ожидать чего угодно.

— Открой рот! Вот так! Ам… — уговаривал Ротаридес, привыкший полагаться прежде всего на экспериментальные данные.

Вило выпятил трубочкой полуоткрытые губы и меланхолично обслюнявил предложенный отцом палец. Ротаридес разочарованно вытер палец о брюки и, брезгливо отстранив сына, прошел в комнату. С порога он окинул взглядом свои апартаменты — впрочем, это не составляло большого труда, так как апартаменты состояли из одной небольшой комнаты и такой крохотной кухни, что, когда жена возилась там с кастрюлями, туда мог втиснуться еще только один человек, и то с трудом. Мебель в комнате жалась к стенам и окнам, казалось, даже лезла вверх к потолку — настоящая рудничная крепь в узкой штольне, — однако и этого было ей недостаточно, она выпирала и на середину комнаты, закрывая половину коричневого паласа, над которым потрудился неугомонный Вило: кругом игрушки, кубики и кружочки, конструктор-строитель, складная книжка, два мокрых пятна и крошки от печенья.

— Видно, они там совсем не следят за детьми, — кричала Тонка из кухни, стараясь перекрыть бульканье и шипенье пара. — Воспитательница говорит, что это случилось, очевидно, утром, не в ее смену… В понедельник непременно спрошу у Карасковой, она приветливей, узнаю, кто это натворил. Тверди не тверди, все равно им дела нет, кто виноват.

— Виноват! — Ротаридес попытался умерить гнев жены. — Ну что ты хочешь от этих шпингалетов?

— Но ведь надо же узнать, кто его кусает!

— Ай!.. — вдруг вскричал Ротаридес: в икру ему вонзились острые мышиные зубки. Не столько от боли, сколько от удивления, он отдернул укушенную ногу и стремительно повернулся к агрессору. На лукавой рожице сына было явно написано: ну что, убедился? Злость Ротаридеса вмиг испарилась, он засмеялся, ему даже польстила сообразительность сына. Все-таки надо сказать спасибо яслям!

— Что… что? — спросила жена.

— По-моему, это касается только Вило. Он сам разберется…

— Разберется, разберется… Ведь он самый маленький в группе. И хуже всех говорит.

— Может, ему не хочется ничего говорить. Я тоже не рассказывал, с кем подрался…

— Воображаешь, что ты за него заступаешься? Как бы не так! Я лучше знаю, на что такой ребенок способен, а на что нет.

Под столиком, втиснутым между двумя секциями стенки, зашуршала бумага. Вило, не любивший праздной болтовни, опять нашел себе занятие по душе. Из мятых чертежей он пытался свить себе настоящее гнездышко, выстилая его изнутри обломками палочек от игрушечного строителя. У Ротаридеса даже ноги подкосились, боль, точно дикий зверь, оставив прокушенную ногу, впилась ему прямо в грудь.

— Тонка! Боже мой!

Тонка выронила крышку, среди монотонных звуков, доносившихся из кухни, крышка продребезжала, как вступивший не в лад ударный инструмент. Жена, раскрасневшаяся и взмокшая, вошла в комнату, держа руки в карманах фартука.

— Зачем ты ему разрешила?! Как это вообще к нему попало?!

Нападение — не самый надежный способ загнать противника в угол. Иной раз, атакуя, рискуешь нарваться на контратаку, особенно если имеешь дело с собственной женой.

— Когда я стряпаю, некогда мне следить за твоим сыночком. Куда прикажешь его запереть? Может, в ванную? Или в уборную? При чем тут я, если ты не прячешь свои вещи?

— Они вот тут лежали. — Ротаридес погладил ладонью пустую полку, как если бы она еще хранила тепло любимого существа.

— Да, он уже и сюда забирается… — сухо подтвердила Тонка.

Отступать Вило было некуда, взрослые, касаясь друг друга головой и плечами, занимали все место под низким столиком. Заметив, что бумаги одну за другой вытаскивают из-под него и игра кончилась, Вило, недолго думая, разразился душераздирающим ревом.

— Сделаешь еще раз, — сказала Тонка, но ни Вило, ни Ротаридес не поняли, к кому относится это замечание. Мальчуган счел нужным зареветь тоном выше, а Ротаридес, сгребая остатки сооружения, запричитал: