Йозеф Пушкаш - Четвертое измерение

Утром я побоялся отпустить ее из дома одну и решил пойти за ней следом. Если бы кто-нибудь из знакомых увидел, как я крадусь за собственной женой, прячась за телефонные будки, выступы домов и в подворотнях, то, вероятно, подумал бы с насмешкой, что я выслеживаю ее свидание с любовником. Однако, если б этот знакомый вздумал шутя преградить мне дорогу или попытался задержать, я без колебаний отстранил бы его, оттолкнул, сметя все, что вольно или невольно появилось бы на моем пути.

Я и в самом деле налетел на нескольких прохожих, две или три машины возмущенно прогудели мне вслед, а на перекрестке за моей спиной заскрежетали тормоза, но я не придавал этому значения и не оглядывался, чтобы не потерять ее из виду или не попасться ей на глаза. То было странное паломничество, без определенной цели. Я настолько был поглощен преследованием, что не сразу заметил, какими путаными направлениями мы идем, возвращаемся назад, кружим, пересекаем собственные следы, тем не менее уходим все дальше и дальше от знакомых кварталов и улиц и главное — от того места, к которому она привычно должна была бы идти, куда ходила ежедневно. Она шла не очень быстрым, но размеренным шагом и с каким-то сосредоточенным упорством, лишь изредка поглядывая на витрины магазинов или останавливаясь возле них. В одном месте она задержалась дольше, и, когда двинулась дальше, я в нетерпении перебежал улицу, чтобы посмотреть, что же так привлекло ее в витрине невзрачного магазинчика? К моему удивлению, витрина оказалась пустой, были там лишь угольная пыль и обломки штукатурки, на стекле, покрытом неровными белыми мазками извести, болталась неприметная бумажка: «Ремонт». Подняв голову, я прочел на вывеске черную латексную надпись: «Пуговицы и искусственные цветы на заказ». «Странная лавчонка», — промелькнуло у меня в голове, и я помчался дальше, задержавшись не более чем на секунду. Завернув за угол, я был поражен еще больше: на четырехугольной площади, огороженной со всех сторон, размещался рынок со множеством деревянных ларьков и полотняных навесов. Здесь сновали торговцы безделушками, лентами, цветами, стояли тетки с ведрами и корзинами, полными свежей зелени, а во всех проходах между лотками и прилавками сновали толпы покупателей и зевак, среди которых оказалась и она и, конечно, тут же затерялась. Я прокладывал себе дорогу по самому широкому проходу — мимо покупателей, глазеющих на товар, сквозь толпу галдящих перед бочонком домашнего вина мужиков, мимо кучек женщин, резвящихся детей, — поднимался на цыпочки, вытягивал шею, вертел головой во все стороны — и чем глубже погружался в эту сумятицу разноголосого шума, пестроты и мелькания, тем сомнительнее было, что я найду ее. Абсолютно безрезультатно я обошел весь рынок и, словно встретив последнее непреодолимое препятствие, остановился перед глухой стеной старого жилого дома. Я лихорадочно соображал: вернуться ли назад другим проходом или пройти позади прилавков до другого конца рынка и обследовать весь этот лабиринт вдоль. «Нет, — пришла мне в голову спасительная мысль, — надо стеречь выход с рынка… Однако где тут выход? Один он или их несколько?» Не зная, что делать, я повернулся вокруг собственной оси, прошел вперед, вернулся назад, поднял голову, посмотрел поверх низких навесов над прилавками, опустил взгляд — и увидел ее, вынырнувшую из-за очереди, полукругом стоявшей у деревянного ларька.

Ничего не понимая, я застыл на месте — за мной тянулась длиннющая стена, а налево и направо — пустырь, посыпанный гравием; в конце его были продуктовые склады, кучи кирпича, бетонных блоков и досок, за которыми можно было легко спрятаться. Но я промешкал, удирать было поздно. Тогда я повернулся к ней лицом, встал, отставив ногу и беззаботно склонив голову набок. Всей своей позой и выражением лица я хотел показать, что нет ничего странного в моем появлении на рынке, а вот зачем она здесь? Но она обратила на меня внимание, пожалуй, только потому, что почувствовала на себе пристальный взгляд, и тут же без всякого интереса и даже несколько надменно отвернулась — красивая женщина, привыкшая к бесцеремонному вниманию мужчин. Скрипнул гравий под ее высокими каблуками. Она ступала осторожно, искала наиболее удобную дорогу к дыре между боковой стеной дома и складом, куда, кроме нее, направилось еще несколько человек. Ни она, ни кто другой больше не обратили на меня внимания.

Я вернулся домой. Когда я раздевался, раздался телефонный звонок; хорошо знакомый мне голос прокричал в трубку:

— Товарищ инженер?!

Я повесил трубку, вошел в ее комнату и сел на вертящийся табурет перед роялем. Отталкиваясь поочередно левой и правой ногой, я крутился то в одну, то в другую сторону, раскачиваясь всем телом, и никак не мог найти центр тяжести. И тут, не знаю почему, мне вспомнились белые медведи в зоопарке: они стояли, широко расставив лапы, и величественно покачивали головами, погруженные, наверно, в такие же бессмысленные раздумья. «Derarmespielmann» звучало у меня в голове, и меня пугал не столько смысл слов, сколько звуки чужого языка. Неужели она действительно могла меня забыть и не узнать? После стольких ночей близости?

Я понял ее точно и верно: нет, она не забыла меня, наоборот — она никогда не любила меня больше, чем в ту минуту, которая оттолкнула ее от меня и больше не вернет назад. Чувство заставило ее отказаться от с а м о г о д о р о г о г о в ж и з н и. Привыкнув бережливо расходовать все то, что ей нравится, наслаждаться этим лишь изредка и понемногу, удивительно ли, что она отказалась от самого дорогого для себя?.. Боже мой, как она любит меня теперь! Но лишь без меня сможет она вылечиться, восстановить память, спокойно заниматься музыкой и вспомнить все сыгранные ею пьесы… Вот истинная правда, и никто на свете мне не докажет другого. А все остальное — жалкие сплетни о том, будто она меня бросила, что я, инженер, не понимал ее, что чуть ли не с самого начала она обманывала меня с каким-то студентом консерватории, занимавшимся на отделении теории музыки, и теперь на улице даже не здоровается со мной, — все это безбожная ложь. Никто меня не переубедит, что бы они там ни плели. Мнение мелких и ничтожных людей меня ни капельки не интересует. Я знаю правду и мечтаю о своем.

Перевод И. Гавриловской.

В этом рассказе есть люди и личности. Люди — это я, Бенито, Мартинко Клингач. А личность — это Луцо.

В последний момент к личностям я готов был причислить и Камилу, но долго колебался и упустил момент. Луцо теперь невесть где; остались только мы — люди…

Вот каким был Луцо:

— Получать удовольствие от игры — это значит лишь, что все ее нити у тебя в руках и ты в совершенстве владеешь ими. Не выношу, на дух не принимаю недотрог и всяких чувствительных субъектов. Это — анахронизм, рано или поздно время уничтожит их. Любой успех — просто вопрос стратегии и тактики. Разум, господа, разум нужно собрать в кулак, необходимы абсолютная выдержка, умение владеть собой и объективность! Железная воля! А потом — что потом? Потом нас никто и никогда не сбросит со счета.