АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

— Я боюсь, — так и не поборов дрожи в голосе, сдавленно признаюсь я.

— Напрасно, — мужчина тут же, реагируя на признание, притягивает меня к себе.

Приподнимает на кровати, прижимая к груди. Зарывается лицом в волосы, — я здесь. И пока я здесь, никто и пальцем тебя не тронет. Это всего лишь гребаный розыгрыш. Я покажу им, как такие устраивать.

Стальные нотки, переплетенные в шерстяной колючий клубок с ненавистью, отнюдь не вдохновляют. Я дрожу сильнее.

— На что это был намек? Что я?..

— Никаких намеков, — отмечает муж, не дав мне договорить. С отчаяньем гладит мои плечи руками, пытаясь выгнать боль и из голоса, и из взгляда. Почти умоляет, — малыш, я обещаю тебе, я помогу… помогу понять свою ошибку всем, кто к этому причастен, — Эдвард стискивает зубы, с трудом преобразовав убийственную фразу с обещанием отмщения во что-то более-менее приемлемое.

Ради него я пытаюсь смириться с тем, что видела.

Я делаю глубокий вдох, за ним, почти сразу же, резкий выдох. Не оставляю в легких и капли кислорода. Избавляюсь от него.

— Не уходи.

— Ни в коем случае, — нежно соглашается Эдвард, с радостью встретив мое более-менее сносное состояние, — я здесь. Я сейчас уберу все это и лягу с тобой.

Мне приходится на это согласиться. И заручившись моей поддержкой, пусть и выраженной всего лишь кивком, Каллен быстро расправляется с ненужными вещами. Уносит емкость с осколками, пинцет, перекись и вату. Перед этим с осторожностью перебинтовывает и мою руку, забирая следом за всем этим добром бинт.

И вот тогда, минут десять спустя, действительно ложится рядом. Крепко обнимает, прижимая к себе и прячет под одеялом, стараясь создать максимальный комфорт.

Засыпая, я то и дело вспоминаю об остановившихся рыбьих глазах и покореженных плавниках, а потому вздрагиваю. И каждый раз, когда это происходит, Эдвард меня целует — в макушку, шею, руку или плечо. Его руки согревают и успокаивают, мне в них комфортно, но я всерьез начинаю думать, что не усну. Все равно не усну. Или, если все же усну, сразу же проснусь от кошмарного вида, пронесшегося в голове.

Однако, к счастью, нервное потрясение и попросту теперешнее время суток играют свою роль, помогая распрощаться с бессонницей.

Неглубоко выдохнув, я шепчу Эдварду «я люблю тебя» и, не дождавшись его ответа, проваливаюсь в свой долгожданный сон.

В тайне надеюсь, что когда открою глаза, все это, включая рыбок, окажется просто-напросто составными частями какого-нибудь яркого кошмара.

В последнее время они часто у меня бывают…

Второй раз за день, ставший слишком длинным уже в самом своем начале, я просыпаюсь в восемь пятнадцать утра.

Меня будит грохот чего-то в коридоре, язвительное и тихое грубое слово, а затем гневный шепот в трубку, требующий «всунуть им до самых гланд гребаный ящик».

Грубо.

Но не так уж и грубо для Эдварда.

Горько усмехнувшись, я переворачиваюсь на живот, подмечая, что кровать еще хранит след его недавнего присутствия. Вот подушка справа от меня, вот одеяло, а вот и затерявшийся волосок на простыни, блестящий знакомым бронзовым цветом.

К сожалению тот сон, который я желала поскорее забыть, оказался не сном — как и предполагалось. Моя перебинтованная ладонь и заклеенные тоненькими полосочками пластыря порезы на ноге тому явные доказательства, а едва заметный отпечаток крови в изножье постели — не удивлюсь если той самой, в которую вступил Эдвард — подтверждает самые ужасные догадки.

Рыбки были. Были и я видела их. Они на меня смотрели.

Я шумно сглатываю, прогоняя тошноту, но концентрироваться на худшем из воспоминаний не собираюсь. Медленно встаю с постели. Очень хочу не потерять равновесие и оставить сегодня в целости и сохранности хоть одну часть тела. Происходящее и так напоминает глупый триллер, не хватало еще и придать ему остроты нежданными травмами.

Я прислушиваюсь, перед тем как зайти в ванную: голос Эдварда затихает вперед по коридору, подальше от спальни, чтобы меня не разбудить.

Хочу удивиться, почему в разгар рабочей недели в начале дня он не в своем офисе, но не могу. Что-то подсказывает, что будь мне куда идти, то же бы сегодня осталась дома.

В душ не иду — боюсь. Не рискую так же наполнить ванну — слишком долго. Просто-напросто сбрызгиваю заспанное и красное от слез лицо холодной водой, а левую руку тщательно мою с мылом три раза. Мне все время чудится гнилой запах — чувствую, это надолго.

В одежде тоже не усердствую. Вместо запачканной кровью ночнушки надеваю серую пижамную кофту и тренировочные брюки, привезенные мной еще из Сиднея. Мне их купила мама.

И в таком виде, не потрудившись расчесать волосы, а всего лишь стянув их в хвост, спускаюсь на первый этаж. Если судить по долетающим до меня звукам, Эдвард там.

В квартире идеальная чистота. Я подмечаю это уже придерживаясь за перила лестницы, которые не протирала сама уже три дня, а пол возле нее добавляет подозрений: вчера здесь была пыль.

В гостиной подушки расставлены строго в соответствии дизайну, нет ни единой грязной отметки или отпечатка на панорамных окнах, а ковер потерпел фатальные пытки пылесоса, отдав ему безвозмездно всю свою пыль.

Здесь убирались. И убирались очень основательно.

Но когда? Я спала три часа.

Немного растерянная и все еще пребывающая скорее в прострации, нежели в нормальном состоянии, я иду вперед, минуя диван и журнальный столик. К совмещенной кухонной зоне. Но подальше от входной двери — ее я увидеть не готова.

Это удивительно, не правда ли? Я не понимаю. Сон или явь, но я не понимаю и оттого мне все хуже. Случившееся представляется цветной галлюцинацией, не более. Или просто помрачением рассудка от избытка переживаний вчера вечером. А может, виной всему протухший сыр? Или несвежие помидоры? Черт…

Эдварда не видно с первого взгляда. Он стоит возле холодильника, нервно постукивая пальцами по его пластиковый дверце, и что-то быстро пишет в нашем блокнотике для списка продуктов, царапая грифельным карандашом ни в чем не повинную тонкую бумагу.

— Вниз на девять и два? За день? — его голос не выражает ничего, кроме серой злости. — Если он думает, что эта баржа способна потопить крейсер, огорчи его.

Биржа все равно наша.

Еще две записи — рядок цифр. И гневное шипение в трубку, от которого мне становится нехорошо:

— Я своими руками вытащу из него кишки, если не уймется. Я знаю, это от него… и я обещаю, что теперь он всю жизнь будет питаться долбанной гнилой рыбой.

Слишком яркое выражение. Фраза, которая наполнена таким чувством, что мой желудок заходится аплодисментами.

Я давлюсь слюной, не успев даже сообщить о своем присутствии.

И быстрее, чем понимаю, что делаю, желая лишь не украсить пол кухни пестрой рвотной массой, кидаюсь к умывальнику. С отвратительным звуком высвобождающейся через рот пищи склоняюсь над его металлической раковиной.