АlshBetta - Золотая рыбка [СИ]

Нам не о чем разговаривать.

Даниэль будто старается меня прогнать. Его ноты взлетают вверх и плашмя падают на землю, его руки дрожат, нагнетая атмосферу, а лицо перекашивает от страстной попытки пересилить самого себя. Капельки пота видны на лбу, разметались недлинные белокурые волосы. И серьги блестят. И губы блестят, влажные. Но самые яркие отблески — на щеках. От слез. В них танцует отражение огня, хоть в радужке и давным-давно льдина.

Это напоминает сумасшествие в самом чистом виде. Помешательство, какое еще нужно поискать. Возрождаясь и умирая в каждом звуке, мальчик не просто изливает душу… он выкорчевывает ее, вместе с сердцем, кладя все к дну своего инструмента.

Я слышу тревожное перешептывание домоправительниц, хоть это и странно в таком шуме. Но, похоже, с сумасшествием Даниэля мы все тонем в пучине безумия. А чем не безумие, среди громчайшей драматичной мелодии услышать шепот?..

Смычок вверх… смычок вниз… черные ресницы мальчишки касаются его кожи, пальцы сводит судорога, а самая первая и главная слезинка летит вниз, к бездне пола… и в ту же секунду все кончается.

Его терпение. Его сдержанность. Его сила.

Откидывая к чертям виолончель и смычок, разжимая побелевшие пальцы, Даниэль с судорожным вздохом обхватывает себя руками. Его рыдания сотрясают тишину замка так же, как мгновенье прежде музыка.

Я теряюсь, ожидавшая любой развязки, но не такой.

Это похоже на нечто сюрреалистичное, невозможное в принципе. Или атмосфера на то намекает или то, как беззащитно выглядит Даниэль… во мне что-то переворачивается с ног на голову и к горлу подступает ком.

Он дрожит. Бледная кожа в окружении черной ткани его одежды — у мальчика словно извечный траур — выглядит, мягко говоря, впечатляюще. Сжавшись, съежившись он, и стесняясь краем сознания своего поведения, и уже отказавшийся основной его частью чего-либо стесняться, не может успокоиться. Даже для банального вдоха.

Испуганные, домоправительницы не знают, что делать.

А я, мне кажется, знаю.

Как во сне, хоть и полноценно отвечая за каждое свое действие, поднимаюсь с кресла. Три шага до рыдающего Даниэля делаю довольно быстро. И пугаю его, что легко определить по всколыхнувшемуся затравленному взгляду, когда снимаю свой плед и кладу на его плечи.

Юного Вольтури передергивает как от удара током.

Он дышит настолько сорвано и поверхностно, что начинаю бояться и я.

Переступаю виолончель. Становлюсь к нему ближе.

— Это того не стоит.

Зажмурившись, мальчишка отворачивается в другую сторону. Но плед не отпускает.

Я чувствую в себе неожиданный прилив чудодейственной силы. Порой такое срабатывало во мне при виде мучающегося Эдварда.

Осторожно, бог знает почему еще боясь боли, я присаживаюсь перед злополучным креслом. Своими пальцами касаюсь пальцем юного Вольтури. Мои, по сравнению с его, выглядят чуть ли не загорелыми, хотя бледности мне не занимать.

— Посмотри на меня.

Он не намерен. Никогда. Ни за что. Держится до последнего, смаргивая слезы и вздернув подбородок. Мычит что-то, давит рыдания. Но не собирается смотреть. Нет. Ни в жизни.

…Смотрит.

Важнее всего терпение. Когда Даниэль понимает, что без своего я не уйду, он, хоть и пораженный, но дозволяет себя увидеть. Как следует.

Мокрые зеленые глаза утонули в боли — совсем как мои пару дней назад. Изрезанные и исчерченные полосками ожидания, какие обычно оставляют на стенах тюрем, они — истинное зеркало души. И мне не надо быть никем особенным, чтобы это увидеть.

Бедный мальчик.

— Он за тобой вернется, — убедившись, что зрительный контакт установлен, а темные ресницы Даниэля дрожат чуть меньше, доверительно сообщаю я, — мы оба покинем это место с теми, кого любим всем сердцем. Это особая связь. Ее нельзя разорвать.

Супруг Аро с силой прикусывает губу. Почти до самой крови. Его снова передергивает.

— Ты не можешь знать, — обвиняющим тоном, совсем как ребенок скулит он. Взгляд каменеет.

— Могу. И знаю.

— Пошла четвертая неделя…

— Я уверенна, этому найдется объяснение, — спокойно, сама изумляясь, откуда это во мне, продолжаю говорить. Краем глаза подмечаю, что домоправительницы скрываются в длинных каменных коридорах. Не хотят мешать.

— Оно уже нашлось. Самое верное.

— А если ему не позволяют обстоятельства? Эдвард тоже не звонит мне… — при произношении родного имени, вольно или нет, но вздрагиваю я. Музыка Даниэля пробирает до души. Его слезы компенсируют мои, мою истерику. Но воспоминания… тут уж никто не поможет.

Я храбрилась и продолжаю храбриться. Ради мужа. Однако такие маленькие вещи-напоминания способны вывести из равновесия навсегда.

— Я надеюсь, что обстоятельства, — все еще плачущий, мальчишка поднимает на меня глаза. Смелеет даже и пожимает руку, которой накрываю его. Теплая кожа. Теплая и холодная одновременно. — Но эти не они. У него просто был шанс… и он воспользовался…

Юный Вольтури проваливается в новые дебри своего горя. Не хочет с ним сражаться, не собирается выплывать. Готов стать утопленником.

— Даниэль!

Мой требовательный, достаточно громкий голос (понятия не имею, откуда он берется, ведь как и мальчик, я сама склеена из осколков) заставляет обладателя зеленых глаз замолчать. Подавиться воздухом, сжать губы.

— Если ты любишь его, ты будешь верить. Ты будешь ждать. Слышишь меня? Любишь?..

Он сглатывает. Запрокидывает голову.

— Люблю, — горячо, протяжно выдыхает. С силой кивает мне, а глаза начинают страшно сиять, — я люблю его с самого начала. Я люблю его любым. ЛЮБЛЮ!

Впечатленная, я даже не знаю, что сказать.

Но Даниэлю не нужны мои слова. Он сам еще не закончил.

— Только знаешь, Изабелла, моя любовь не ровняется его. Обстриги ты волосы или разбей лицо, твой муж будет с тобой… а мой — нет.

— Даниэль…

— Наши отношения изначально — блажь, — мрачно усмехнувшись, он отпускает мою руку. Отпускает плед. И взглядом, невидящим и мокрым, утыкается в блики огоньков камина на камнях, — я знаю, что он любит меня за черты отца. И я отдавал себе об этом отчет с самого первого поцелуя, — он смаргивает слезы, морщится, — только я думал, я думал, Изабелла, что справлюсь с этим. Я любил его по-настоящему и надеялся, что любви этой хватит нам обоим. Только я переоценил, насколько велико присутствие рядом Кая. Он… часть Аро. Не я, а он… неделимая.

— Ты — это он…

— Верно, — Даниэль скорбно качает головой, — и я стал причинять ему боль, судя по всему. Он запер меня здесь, чтобы не видеть. И тебя тоже. Это суровая, но правда.

— Он хочет тебя защитить. Они оба хотят этого для нас, — я поднимаюсь на ноги, ощутив некую тяжесть в ногах, — Алессандро Ифф жаждет получить нас обоих.