АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

Почему?

Почему уехала или почему вернулась?.. Почему молчу, хотя должна говорить? Почему иду так медленно?

У меня множество вариантов, но боюсь, ни один из них точно не подойдет.

Джерри спрашивает другое. Что-то более значимое, чем те поверхностные фразы, перечисленные мной.

— Доброе утро… — мой шепот тише, чем у Эдварда вчерашней ночью. Я не уверена, что малыш слышит меня, потому что ни одного движения, ни одного изменения в его взгляде не происходит.

Оказываясь у своей цели, осторожно, будто на тончайшее стекло, опускаюсь на белые простыни.

— Джерри, — голос подводит. В него пробивается дрожь, выражающая одновременно мой ужас, тоску и отчаянье. — Джерри…

Чего бы я не ожидала, а все остается как прежде.

Теперь как никогда кажется, что мой малыш — фарфоровая кукла, лишенная способности не только говорить, но и двигаться.

Раньше он бы прижался ко мне, что есть мочи. Заплакал, обхватив ладошками за шею и умоляя не отпускать его, несмотря на то, чтобы я даже под страхом смерти не отпустила… а сейчас… сейчас он не делает этого.

— Можно? — просительно гляжу на место на постели рядом с ребенком, надеясь хотя бы так получить его реакцию.

Вместо ответа Джером закрывает глаза.

Последний шанс взглянуть внутрь малахитов пропадает.

Никогда ещё мое сердце не билось с такими перебоями. Видеть мальчика таким хрупким и маленьким, таким болезненно-беззащитным не приходились ещё ни разу. Даже после побега, даже с теми ужасными порезами на спине, даже в часы, приходившиеся на промывание ран…

Не могу простить, что позволила Джасперу увезти меня вчерашней ночью.

Быть может, если бы я осталась, малыш не пребывал бы в таком ужасном состоянии. Видимо, его кошмар, несмотря на мои надежды-отвержения действительного, выдался по-настоящему тяжелым.

Если бы на другой чаше весов не находилась жизнь Эдварда, без которого мало что имеет смысл, я бы себя возненавидела. Однозначно.

Но теперь ночь кончилась. Наступило утро, и я здесь.

У меня есть силы, возможности и все необходимое, чтобы помочь маленькому ангелу. И я это сделаю.

Придавая себе решимости, вздыхаю, без разрешения забираясь на кровать.

Подбираюсь к Джерому, замирая на подушках рядом с ним.

Слегка подрагивающей рукой, боязно, касаюсь светлых волос. Раз, затем другой. Глажу их, кусая губы от жалости к мальчику.

— Мой хороший, что случилось? — мягко спрашиваю я, насилу заставляя улыбку оказаться на лице.

Джерри тихонько вздыхает, и секундой позже я чувствую прикосновения ледяных пальчиков к своей руке. Той самой, что гладит его волосы.

— Любимый мой, — уголки губ на сей раз подрагивают по собственной воле, когда другой рукой я ласково обхватываю маленькую ладошку, — я здесь.

Дрогнув, веки малыша приподнимаются. Под завесой длинных ресниц я вижу «драгоценные камушки». Утомленные и поблескивающие слезами.

— Я здесь, — едва слышно повторяю, придвинувшись ближе и тем самым притягивая Джерома в свои объятия. — Мне нужно было уехать, но теперь я вернулась.

Не противясь, он утыкается личиком мне в грудь, коротко выдыхая. Пальчики разжимаются, выпуская из плена наволочку и перекочевывая ко мне на блузку.

— Мой самый лучший мальчик, — нежно бормочу, подтягивая одеяло, которым укрыто его тельце, ближе к шее. Несмотря на долгое время, проведенное под теплой материей, малыш кажется замерзшим.

— Ты давно проснулся? — спрашиваю осторожно, боясь пошатнуть вернувшееся его доверие ко мне. Не могу пока видеть, что творится в малахитах, но надеюсь, я все поняла верно. Джерри не сторонится меня. Он обнимает меня. Хочет обнимать. Хочет то сочувствие и ласку, что я готова ему дать.

Пальцы, продолжающие гладить его волосы, улавливают легкий кивок.

По моей коже пробегает табун мурашек.

— Приснилось что-то нехорошее?

Ещё одно утверждение, но сильнее выраженное.

— Это просто сон, милый, — оптимистично заверяю я, всеми силами стараясь показать ему, что бояться нечего. И при этом боюсь сама. До смерти. Только вот страшных сновидений, воплощающихся в реальность, у меня несколько. И каждая по-своему изматывающая и убийственная. Взять хотя бы Кашалота…

Джером отстраняется. Едва ощутимо подается назад, высвобождаясь из моих объятий.

Его взгляд встречается с моим. Сливается воедино.

Невозможно выразить, сколько немого отрицания светится внутри малахитов.

Он слишком напуган, чтобы поверить мне.

— Все хорошо, — убеждаю я, привлекая его обратно к себе, — все будет в порядке. Я никому больше не позволю тебя обидеть.

Слегка поджав губы, Джером сглатывает, опуская глаза вниз.

Он раздумывает над чем-то минуту, а затем опасливо, будто ожидая чего-то страшного и от меня, берется пальчиками за мою ладонь, некрепко её сжимая.

Целую его в лоб, продолжая понимающе улыбаться. Больше никогда на свете я не позволю ему провести ночь в одиночестве. Мне ли не знать, какими страшными могут быть кошмары…

Дождавшись моего взгляда, сфокусировавшегося на своем лице и выбравшегося из неприятных воспоминаний из прошлого, Джерри открывает рот, чтобы что-то произнести. Но затем, передумав, крепко сжимает губы.

— Скажи мне, — негромко прошу я, разглаживая белокурые волосы, — ну же, милый, ты можешь сказать мне все, что угодно. Я слушаю.

Мальчик смотрит на меня почти минуту. И за эти шестьдесят секунд внутри малахитов можно найти столько грусти и ужаса, столько боли, что не увидеть ни у одного, даже самого измученного ребенка. С каждым мгновением слез внутри «драгоценных камушков» становится все больше, а сил сдерживать их у малыша — все меньше.

По истечении предпоследней секунды, громко всхлипнув, он проговаривает дрожащими губами два слога. Уже знакомых мне.

«Папа».

— Папа, — киваю, делая улыбку шире, чем обычно, — папа тебя очень любит, Джером. Больше всех на свете.

Джерри вздрагивает. Повторяет сказанное, но теперь пальчиком указывает на дверь.

Набухшие соленые капли готовы скатиться по его щекам по первому же приказу своего обладателя. Мгновенье — и он зальется слезами.

Понимаю, о чем мальчик спрашивает, когда из его груди один за другим начинаю вырываться всхлипы, предвещающие бурные рыдания.

Господи, я бы все отдала, чтобы он не плакал!

— Где папа? — озвучиваю вопрос вместо него.

Да.

На миг теряюсь. Сказать правду Джерому? Посвятить его во все то, что в принципе не предназначено для детского понимания? Мне кажется, это не лучшая мысль. Но и придумать что-нибудь правдоподобное не получается. Я ненавижу ложь, и, быть может, это и является главной причиной.

Пока я размышляю, как лучше преподнести мальчику случившееся с моим похитителем, в комнате воцаряется тишина. Для меня она незаметна и мало что значит, но для Джерома, похоже, многое объясняет.