АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

— Эдвард, — останавливаюсь у самого края, свободной рукой накрывая ту, что сдерживает меня, — почему ты здесь? Что произошло?

Среда, ведь так? Суббота — назначенный день. Почему он вернулся раньше? Ночью… без предупреждения…

Вопросов много, а ответов не получить. Если это и вправду мой похититель, то он явно не намерен сейчас разговаривать.

— Все кончено, — всхлипывает Каллен, и длинные пальцы разжимаются, отпуская мои, когда голова их обладателя безвольно опускается на белые простыни, — все кончено, Белла…

Пока я тщетно пытаюсь понять, о чем он говорит, луна покидает свое пушистое укрытие, освещая комнату ярким, почти дневным светом.

Придушенно вскрикиваю от ужаса, едва светлая спальня предстает на обозрение.

Кроватные бежевые простыни, так же, как и мои руки, в том месте, где Эдвард касался их, покраснели. Насыщенный кроваво-красный цвет вполне очевидно обрисовывает ситуацию.

Кровь?..

Мама говорила, что все наши желания материализуются. Какие-то раньше, какие-то позже, но, в любом случае, большая часть того, что случается в нашей жизни — те самые, когда-то пришедшие в голову мысли. Именно поэтому с ними и стоит быть осторожнее.

И все же, представить, что процесс исполнения занимает меньше пяти часов — сложно. Я хотела извиниться перед Эдвардом. Очень хотела. И решила — завтра.

Но каким-то невероятным, невозможным образом, разорвав все рамки реальности, мужчина оказался у кровати в детской, сейчас. Стоит на коленях, прижавшись лицом к покрасневшим простыням. На бледной коже видны тонкие красноватые царапины и коричнево-зеленые разводы. Особенно много их на тыльной стороне ладоней и на шее.

Впрочем, то, как выглядит мой похититель не так важно, как то, насколько плохо себя чувствует. Судя по голосу и позе, это явно не визит из вежливости. Тем более в такое время.

— Эдвард, — спускаюсь с кровати на пол, стараясь сделать это как можно тише, не потревожив Джерри, — что произошло?

Прежде, чем ответить, Каллен дважды хрипло вдыхает и дважды выдыхает. Подрагивающие длинные пальцы сжимают, что есть силы, покрывала.

— Белла… — как и две минуты назад, надламывающимся голосом, зовет он.

— Белла, — утвердительно киваю, придвигаясь ближе. Укладываю собственные ладони поверх его, осторожно глажу, — я здесь.

В этот раз вздох получается куда громче предыдущих. Одним резким движением отрываясь от кровати, Эдвард замирает в неудобной сидячей позе, тщетно уговаривая себя на меня посмотреть. Малахиты, казалось бы, уже подобравшиеся к своей цели, быстро скрываются в противоположном направлении. Стреляют в любую сторону, подальше от моей.

— Тебе плохо? — голос вздрагивает, и тревога с легкостью просачивается в образовавшуюся брешь. Контроль, установленный над страхом, на миг грозится вырваться на свободу.

Мужчина низко опускает голову. С силой зажмуривается.

Никакого ответа. Молчание. Молчание, подкрепленное судорожным дыханием и дрожью рук.

— Эдвард, я помогу тебе. Скажи, в чем дело? — пытаюсь узнать хоть что-то, внимательно оглядывая его. Явных признаков серьезных ранений нет. Или все дело в том, что луна снова скрывается за чередой облаков?

Нечленораздельно бормоча что-то, но притом довольно громко, Каллен вынуждает Джерома, мирно спящего на своей половине кровати, нахмуриться.

Недовольно наморщив личико, белокурое создание вздыхает, поворачиваясь на другой бок. Крепче обнимает подушку.

Его пробуждения точно не хотелось бы. Я сама пока не понимаю, что происходит.

— Эдвард, ты сможешь встать? — зову, нагибаясь к моему похитителю, — Джерри проснется, если мы останемся здесь.

Как и следовало ожидать, напоминание о сыне, в каком бы его отец не был состоянии, до сознания мужчины доходит крайне быстро. Этот раз исключением не становится.

Мне кажется, даже если бы Каллен истекал кровью, он бы нашел в себе силы сделать то, что прошу. Вспомнить хотя бы утро возвращения в особняк на прошлой неделе…

Протягивая мне руки, мужчина по-прежнему не смотрит в глаза. Но, тем не менее, взгляд не прячет.

— Хорошо, — берусь за теплые, почти обжигающие мокрые ладони, надеясь, что повреждения не настолько серьезны, чтобы я могла усугубить их окончательно. Наверное, то, что луны нет, скорее плюс, чем минус. Не думаю, что, увидев всю картину целиком, я бы смогла себя контролировать так же, как сейчас.

Эдвард поднимается, крепко держась за меня. Дышит тише, едва слышно. На ногах стоит некрепко, словно после приступа.

— Пойдем, — обвиваю моего похитителя за руку, прижимая к себе, — все будет хорошо.

Не знаю, как удается впустить столько уверенности и спокойствия в голос. Он словно бы не мой вовсе.

Самый ближайший вариант уединения, где звукоизоляция достаточно хороша, дабы не поднять с постели Джерома — ванная комната. Она чуть в глубине детской, с левой стороны от кровати. Именно туда и направляюсь.

Громкий щелчок выключателя заставляет освещение внутри вспыхнуть. Ослепляя нас обоих, яркие лампы на мгновенье лишают возможности идти дальше — не видно, куда. Но, спустя секунду, помогаю мужчине переступить порог и закрываю за нами деревянную заставу. Надеюсь, мой белокурый ангелочек все ещё резвится с Морфеем и всполох света не помешал ему. Видеть подобное ни к чему.

Словно бы олицетворяя древнюю сказку о вампирах, при свете мой похититель разом теряет власть над собой. Его колени подгибаются, а вдохи-выдохи становятся настолько частыми, что воздух вряд ли успевает задерживаться в легких.

— Тише, — бормочу я, преодолевая оставшиеся метры до мраморной ванной, бортики которой достаточно широкие, дабы сидеть на них.

Успеваю.

Ещё немного, и Эдвард оказался бы на полу.

Я глубоко вздыхаю, решаясь взглянуть на Каллена при хорошем свете. Задача сверхсложная, но я постараюсь удержать сознание в узде.

Малахитовых глаз нет. Они закрыты, будто от испуга. И ничто, ровным счетом ничто, не отвлекает от полноты картины.

Лоб и щеки мужчины необычайно красные. Кажется, вся кровь из организма прилила к ним. Не знаю, способны ли гримеры, даже самого лучшего фильма, создать такой пугающий эффект. И при этом нос, подбородок и скулы Эдварда остаются бледными, как снег. Совсем белыми. Справа, слева и снизу на шее имеются царапины. Те самые, что уже видела. Они пропадают в темной грязи, нанесенной, будто кисточкой художника, крупными мазками. Бронзовые волосы тоже перепачканы. Слипшиеся, потемневшие, они плохо сравнимы с тем, что видела два дня назад.

Но лицо — меньшее из всех зол. И явно ничего не значит по сравнению с руками.

Ладони Эдварда, которые держу в своих, на внутренней стороне алые. Ни единого живого места, ни единого просвета ровной кожи. Изодранные, почти вспоротые, они вызывают оправданный ужас. Мои глаза распахиваются сами собой.