АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

— Ты хотел бы жить на Аляске? — участливо спрашиваю я, разглядывая другие, мелкие морщинки, собирающиеся у его глаз.

— Мне все равно, где жить. Я только хочу, чтобы все это… закончилось.

Внутри меня, в груди, что-то колет. Пока ещё маленький, но уже готовый увеличиться в размерах комок подкатывает к горлу.

Вид Эдварда сейчас настолько уязвимый, настолько тоскливый, что ничего, кроме как утешить его, мне сделать не хочется. Знать бы только как…

— Что закончилось? — придвигаюсь немного ближе, насколько позволяет затихший Джерри, обвивший ладошками подушку. Слежу за большими драгоценными камушками, надеясь поймать их взгляд при первой же возможности.

— Марта, Марлена, Кай, — шепотом перечисляет мужчина, резко выдыхая, — вся эта канитель…

Получаю то, чего так жду, когда глаза Эдварда все же отрываются от кровати. Касаются меня, не прячась. Как ночью после «теплого».

— Я ненавижу это, — с чувством произносит мой похититель, стиснув зубы, — я ненавижу, но ничего не могу сделать. От Организации нельзя освободиться, — он скалится, вынуждая меня нахмуриться. Глаза искрятся чем-то непонятным и даже пугающим. На миг, как и с Марленой кажется, что Эдвард помешался.

— Представляешь, Белла, король имеет, оказывается, те же права, что и пешка! Помнишь шахматы? Он ходит так же! Он ничего не значит… — Каллен снова прочищает горло, снова часто моргает. А после с силой зажмуривается, с трудом заставляя себя удержать прежний ритм дыхания.

Завороженно смотрю на него, стараясь заставить тело и сознание хоть что-нибудь сделать. Как назло, они будто бы заморожены.

Король в шахматах? Одинаковые ходы?..

— Зачем ты это выбрал? — непонимающе спрашиваю я, сама пугаясь своего вопроса. Направление действий в корне не верно.

— Я ничего не выбирал, — Эдвард запрокидывает голову, поджимая губы, — все, что от меня зависело: кем я буду на доске. Казалось, что король все же важнее. Надо было остаться пешкой.

— Разве ты смог бы тогда защищать Джерри? — в этот раз гляжу на мальчика с болью. — Пешку ведь легко скинуть со счетов.

— Если бы все шло как надо, если бы не король, Джерома бы не было вообще, — мужчина тяжело вздыхает, поворачиваясь на бок. Одной рукой прижимает к себе сына, другой притягивает ещё ближе, насколько это возможно, меня.

— Я не хотел детей, — нахмурившись, признается он, поглаживая плечики малыша, — мафия и ребенок несовместимые понятия. Это дело рук Ирины. Она с самого начала навредила ему, позволив родиться у нас.

— Ты любишь его больше всех, Эдвард… никто бы не смог любить его так сильно.

— Ты смогла.

— Это не одно и то же, — нерешительно бормочу, робко глядя на мужчину.

— Ты права, не одно, — он наклоняет голову, целуя макушку ребенка, — но его место не здесь. И не рядом со мной, Белла. Я его только мучаю.

— Нет, — твердости в моем голосе можно позавидовать, — никто никого не мучает. Вы делаете друг друга счастливыми.

— Ему нужно было родиться в другой семье, — будто бы не слыша меня, продолжает Эдвард, — с такой матерью, как ты, и с отцом, вроде Джаспера. Только не телохранителем… администратором, уборщиком, рабочим — кем угодно из гражданских. И жить в безопасности.

— Без его папочки безопасность ничего не стоит, — отрицаю я, качнув головой. С некоторым опасением отрываю одну из рук от плеча моего похитителя, прикасаясь ею к его щеке. Медленно провожу пальцами вверх-вниз, — не смей ничего такого думать.

— Не думать? — Эдвард фыркает, но лежит так же неподвижно, как раньше. Не хочет прекращать прикосновения, — он живет столько, сколько живу я. А я не знаю, насколько меня хватит…

От неожиданности, услышав такое, останавливаюсь, замирая. Смотрю в малахиты словно впервые, пытаясь понять, о чем они.

— Что ты такое говоришь? — недовольно восклицаю я.

— Они все были правы: я могу убеждать себя в том, что спасу Джерома сколько угодно. Но признать правду все же стоит: пять лет, десять, максимум: пятнадцать. Но это, конечно, маловероятно.

Это правда он? Человек, так страшно любящий, так страшно защищающий, пытающийся спасти своего маленького ангела? Он рассуждает о его смерти, и о своей собственной, как о просмотре какого-то фильма с завораживающим сюжетом.

Либо я схожу с ума, либо Эдвард, переволновавшись за сына, говорит такие сшибающие с ног глупости.

— Тебе всего сорок четыре…

— Мне уже сорок четыре.

Прикрываю глаза, сглатывая поднимающееся изнутри негодование. Мужчина терпеливо ждет моей реакции, внимательно глядя прямо в глаза.

— Тебе действительно лучше поспать, — неодобрительно сообщаю я, прерывая этот разговор и разглаживая бронзовые волосы, спутавшиеся у его лба, — вы оба устали.

— Я устал… — подтверждает мужчина.

— Ну вот видишь, — киваю, подтягивая края второго одеяла к его плечам, — я была права.

— Но эту усталость сном не снимешь, — отрицает мой похититель, видимо продолжая свою прошлую фразу, — я вообще не знаю, чем её снимать.

— Я знаю, — натянуто усмехаюсь сама себе, не допуская возможности затянуть эту тему дальше. Обдумать все время найдется. И уж потом, в более спокойной, более располагающей обстановке мы поговорим.

Глажу скулы моего похитителя обеими руками, дожидаясь, пока он закроет глаза.

— Засыпай, — замечая, что делать подобное он явно не намерен, мягко прошу я.

— Флинн придет… — пробует упорствовать Каллен.

— Придет — я разбужу, — на этот раз улыбаюсь робко, но искренне, — обещаю.

Сдавшись после трехсекундного внимательного малахитового взгляда, Эдвард все же делает, что я прошу. Подобно Джерому, усмехнувшись, застывает на подушках, глубоко вздохнув.

Не перестаю прикасаться к нему, наблюдая за постепенно расслабляющимся лицом. Морщинки исчезают, кожа возвращается к более-менее нормальному цвету. И даже пальцы левой руки, перекочевавшей с ладоней на локти, держат уже не так крепко.

Начинаю думать, что он уснул, вслушиваясь в звенящую тишину детской, как опровергая предположения, бархатный голос прерывает молчание:

— Я хотел, чтобы он забыл, — тихо докладывает мужчина, взглянув на меня с раскаяньем, — я не думал, что все получится так… плохо.

— О чем ты? — с неожиданной даже для себя лаской интересуюсь я, пальцы прикасаются к его коже нежнее.

Малахиты светлеют. Настороженность и удрученность пропадают сами собой, испаряясь, как вода на жарком солнце.

— О матери.

— Он не забудет, — вздыхаю, качнув головой. Тема, заставившая моего мальчика так горько плакать, не должна больше звучать рядом с ним. Не должна в принципе подниматься, пока у него не найдутся силы пережить её.

— Забудет, — губы моего похитителя застывают в легкой улыбке, когда, немного меняя положение тела, он позволяет мне касаться не только своих скул, — ты ему поможешь. Как мне.