АlshBetta - Успокой моё сердце [СИ]

Вместо ответа обхватываю его голову обоими руками, притягиваю к себе.

Горячее дыхание мужчины заставляет миллионы мурашек бежать по моему телу. Но отстраняться он не намерен.

— Все хорошо, — бормочу я, лаская его. Затрагиваю не только волосы, но и шею, и плечи — все, до чего могу дотянуться.

Мой похититель ничего не отвечает. Он молчит, хотя слегка подрагивающая спина говорит о многом. Правда, ни капли соленой влаги (даже намека на неё) не чувствую. Люди могут плакать без слез?..

Секунды обращаются в минуты. Проходит не более пяти, когда рука мужчины, поднимаясь, обхватывает меня за талию, притягивая к своему обладателю. Запах, источаемый Калленом, становится сильнее. Приобретает особую значимость.

Ни на миг не останавливаюсь. Не перестаю прикасаться к нему. Как наркоман, получивший дозу после долго воздержания, я не имею ни малейшего намека на силы прекратить.

— Если с ним что-то случится…

— Ничего не случится, — качаю головой, пробираясь одной из рук к лицу мужчины. Робко провожу пальцами по его скулам. Они сухие. Значит, слез действительно нет.

Будь мы в другом месте и в другое время, Эдвард бы остановил меня, я знаю. Сказал бы «не смей меня касаться» или «пошла вон»… Но сейчас… Сейчас нет. И это добавляет ещё больше эмоций к тем, что уже сгрудились у меня внутри.

— … я не переживу, — продолжая прошлое высказывание, шепчет он.

— Джером в полном порядке и совсем скоро будет здоров, — я наклоняюсь чуть ниже, продолжая притрагиваться к его скулам и проговаривая эти слова.

Эдвард не отвечает. Его рука сильнее сжимает меня.

— Знаешь что, — рассматривая калейдоскоп снежинок за окном, а затем укрытое одеялом тельце ребенка, говорю я, — никто и никогда не посмеет его у тебя отобрать.

Мужчина вздергивает голову.

Я смотрю прямо в его красноватые, полные невысказанных слов глаза и повторяю сказанное с одной из самых нежных улыбок, на которую способна.

— Никто…

Малахиты говорят «спасибо» сами за себя. Мне не нужно слышать подтверждение этого банальными словами.

Прерывисто вздыхая, Каллен сначала робко, а затем все же решительно возвращает голову ко мне на колени.

Вот уже обе его руки обвиваются вокруг моей талии.

— Ещё пару минут, Белла… — полушепотом-полустоном просит он.

— Сколько угодно, — я возвращаю ладони на прежнюю позицию, перебирая бронзовые кудри, — сколько угодно, Эдвард…

Теперь мне кажется, что что-то мокрое все же коснулось кожи.

Чуть-чуть…

Когда я была маленькой девочкой, наверное, около семи лет, любила подолгу лежать на лужайке перед домом и смотреть на облака. В них всегда находилось что-то необыкновенное, почти волшебное. Такое манящее, такое красивое, что дух захватывало.

Высматривать в белых ватных подушках, кочующих по небосводу, разные вещи, меня научил папа. Ему самому до ужаса нравилось это занятие…

После его ухода для меня это стало единственным способом повернуть время вспять. Всегда казалось, что он здесь, на лугу вместе со мной. Лежит и смотрит на облака, показывает пальцем на самые большие, рассказывает, что в них видит.

Эти воспоминания были моим утешением. Единственным, что могло хоть немного меня успокоить.

Теперь чем-то подобным являюсь я сама.

Для Эдварда.

Мужчина, крепко обняв меня, стоял на коленях. Я перебирала руками бронзовые волосы, чувствуя теплый свет внутри себя. Будто раз — и зажглась, и горит какая-то лампочка.

Для меня было ново видеть Каллена в таком состоянии. Последнее время для меня все ново. Но, как ни странно, недоумения я не чувствую. Все равно что художник, много лет не бравшийся за кисть. Он знает, что умеет рисовать, хотя чувствует себя несколько скованно из-за непривычки снова видеть перед собой холст.

Сейчас вокруг — тишина.

Вокруг — умиротворение.

Если бы не чуточку сбитое дыхание моего похитителя, можно было бы подумать, что я нахожусь в комнате одна.

Сижу на просторной серебристой кровати, на сливовом одеяле, которым заботливо укрыто тельце Джерома. Смотрю на мальчика, ищу самые незначительные, самые незаметные перемены на личике. Однако оно все такое же умиротворенно-спокойное, безмятежное. Как в рекламе детского снотворного.

Надеюсь, малышу снится вовсе не страшный темный лес со множеством ужасов и опасностей, а зеленые поля и луга, где он, собирая букет душистых полевых цветов, несется к кому-нибудь из нас. Ко мне или к Эдварду…

Я уверена, малыш понимает, что мы рядом. Он обязательно должен это чувствовать, иначе нельзя.

Не удерживаюсь, протягиваю руку к бледной щечке. Глажу её, стараюсь выразить все то, что скопилось внутри без слов. Слов мой ангел не услышит. А вот касания ощутит…

В какой-то момент вспоминаю, что в детской есть ещё кое-кто.

Эдвард.

Я опасливо поднимаю на него глаза, всматриваясь в знакомое лицо.

Но мужчине, похоже, явно не до меня. Он будто бы смотрит на сына, хотя взгляд проходит сквозь мальчика.

Эдвард выглядит задумчивым и потерянным одновременно. Его неожиданное откровение кончилось так же быстро, как и началось.

Отчетливо вижу, как он отстраняется от меня, поднимается с пола, подходит к окну, долго смотрит… затем садится на противоположный от моего места край кровати.

Он так и не нашел золотой середины. Мне кажется, если этот человек сейчас решится повторить недавний опыт, то все так просто не закончится. Он будет говорить. Или молчать. В любом случае, его переживания очевидны. Не могу лишь понять их назначение.

Неужели все дело действительно в том, что он считает, будто я рою пропасть между ним и Джеромом? Если да, это абсурд. У меня даже в мыслях такого не было…

Рука, повинуясь собственной воле, перемещается с лица ребенка вниз, на постель. Пробирается по ней, временами приостанавливаясь, оценивая ситуацию. Когда, наконец, я достигаю своей цели — ладони Эдварда, которой он упирается в простыни, — он оживает. Недоуменные малахиты отрываются от спинки кровати.

— Все в порядке? — осторожно спрашиваю я, боясь разбудить зверя, который обычно завладевает всем его естеством за несколько секунд.

Каллен хмурится, кивает.

— Хорошо, — мягко улыбаюсь, отпуская его руку.

Возвращаюсь к Джерри. Представляю, как он просыпается, как раскрывает глазки, добавляя нам с мужчиной уверенности, что быстро поправится…

Сколько там сказал Флинн? 12 часов? Что же, это слишком поздно. Не думаю, что он проснется ночью. Утром. Все будет утром.

— Почему «Джером»? — обращенная в слова мысль повисает в комнате. Завладевает тишиной, разгоняя её, как освежитель воздуха неприятный запах.

Эдвард не отрывается от разглядывания сына.

— Не я выбирал, — на мгновенье его взгляд все же касается меня.