Виктория Хислоп - Возвращение

Кладбище Гранады было совершенно другим местом. Здесь у некоторых усопших имелись надгробные памятники размером с небольшой домик. Оно вообще напоминало городок из белого мрамора, с улочками и крохотными садиками.

Все здесь приглашало к размышлениям, а людей утром в среду тут было всего ничего. Ни Соня, ни Мигель не чувствовали себя обязанными заводить пустые разговоры.

Вся территория кладбища была разделена на несколько десятков отдельных участков, патиос , на каждом из которых располагалось множество крупных надгробий, крестов и могильных плит с именами почивших. Помимо масштабов этого места, самое сильное впечатление на Соню произвело то, что ни одна могила там не выглядела заброшенной.

На всех них лежали цветы, что получило совершенно понятное объяснение, стоило ей прочесть самую часто встречающуюся там надпись: «Tu familia no te olvida» – «Твоя семья тебя не забудет».

Большинство семей исполнили свое обещание.

– Можно, я пройдусь вперед? – спросила Соня, которой не терпелось все здесь разведать.

Мигель остановился у входа купить горшочек с каким-то цветком, и ей подумалось, что он, пожалуй, не будет против побыть несколько минут один. Она решительно зашагала по дорожке, которая вроде бы вела к границе кладбища, но, дойдя до конца, обнаружила, что за стеной, оказывается, начинается следующий его участок. Место это, казалось, простирается бесконечно далеко в обе стороны. Соня не имела ни малейшего представления, как долго она гуляла, зачарованная великолепием многих здешних погребальных памятников. Некоторые представляли собой ангелов, стерегущих вход в семейную усыпальницу, колонны с каннелюрами и искусно выполненные каменные венки; были там и железные кресты затейливого рисунка, и простые мраморные, и повсюду – цветы. Соня увидела нескольких женщин, несущих лейки, и одну – с совком и щеткой, занятую уборкой: она заботливо сметала частички гравия с порога своих предков. Это было одно из самых трогательных зрелищ на ее памяти.

Она повторила свой путь в обратном порядке и в конечном счете обнаружила Мигеля сидящим на каменной скамье неподалеку от того места, где его оставила.

– Простите, что так долго.

– Не беспокойся. Время здесь замирает.

– Это точно, – улыбнулась Соня.

Она села на скамью рядом с ним. Утро уже переходило в день. Солнце палило нещадно, и они были рады укрыться от него в тени дерева. Напротив них высилась огромная стена. Сверху донизу ее покрывали шесть рядов мемориальных плит. На каждой имелся выступ, куда люди ставили вазочки с цветами.

– Узнаешь эти имена? – спросил Мигель.

Точно напротив них, во втором ряду снизу было выбито три имени. Она зачитала их вслух.

Игнасио Томас Рамирес

28-1-37

Пабло Висенте Рамирес

20-12-45

Конча Пилар Рамирес

14-8-56

Она обратила внимание на цветок, который Мигель купил ранее, – его розовые лепестки едва касались букв последнего имени, – и на стоящий рядом великолепный букет уже подвядших красных роз.

– Похоже, кто-то еще приходил их навестить, – заметила Соня.

Мигель ничего не ответил, и она оглянулась на него. Он покачивал головой.

– Только я, – сказал он, блестя стариковскими глазами. – Только я.

Тут Соня не смогла удержаться от вопроса, который вертелся у нее на языке с прошлого вечера, когда она поняла по его рассказу, как глубоко он переживает историю семьи Рамирес.

– Но почему? – спросила она у него. – Что вас так связывало с этой семьей?

На мгновение ей показалось, что он не в силах выдавить из себя ни слова. Старик сглотнул, как будто ему нужно было захватить побольше воздуха, чтобы начать говорить.

– Меня зовут Хавьер. Хавьер Мигель Монтеро.

Соня ахнула от изумления:

– Хавьер! Но…

Она откликнулась на это признание, казалось, самым непосредственным образом: мягко взяла его морщинистые руки в свои, и они какое-то время вглядывались в полные слез глаза друг друга. Соня подмечала теперь то, что увидела много лет тому назад Мерседес, а Хавьер всматривался в отражение Мерседес, которое он находил в лице ее дочери.

Наконец Соня нарушила молчание.

– Хавьер, – начала она.

Было как-то странно обращаться к нему по этому имени. Старик перебил ее.

– Зови меня Мигелем, – попросил он. – Я уже давно представляюсь только этим именем. С тех самых пор, как вернулся в «Эль Баррил».

– Конечно, если вам так привычнее, Мигель, – согласилась Соня.

В голове у нее роилось множество жгучих вопросов, но она не хотела причинять ему лишнюю боль.

– Вы можете рассказать мне, что случилось? – осторожно поинтересовалась она. – Когда вы вернулись в Гранаду?

– Меня освободили от работ в «Эль-Валье– де-лос-Каидос» – «Долине павших» – в тысяча девятьсот пятьдесят пятом году. Я «искупил свои преступления трудом» – так это называлось. То, что никаких преступлений за мной и в помине не водилось, не имело никакого значения. Однажды я просто объявился в «Эль Баррил», свалился им тут как снег на голову. Семьи у меня ни в Малаге, ни в Бильбао не осталось, а после Куэльгамуроса я стал все равно что калекой. Два пальца на левой руке были переломаны и срослись криво, так что я знал, что не смогу больше зарабатывать на жизнь игрой на гитаре. Я и в самом деле не знал, куда себя деть.

Мигель на мгновение прервался.

– Проще говоря, не придумал, куда еще можно было податься. Конча тепло меня приняла, пригласила остаться у нее жить. Относилась как к родному сыну.

– Конча ведь умерла вскоре после того, как вы вернулись, – заметила Соня.

– Да, так и было. Она очень быстро заболела, но я ухаживал за ней, как только мог.

– Она хоть раз написала Мерседес о том, что вы здесь?

– Нет, – резко ответил Мигель.

– Наверное, могло выясниться, что она долгие годы знала, что вы все-таки можете быть живы…

– …но она сказала мне, что Мерседес живет в Англии, что ее жизнь теперь там.

– Но она так сильно вас любила. – Соня давилась словами. – А вы ее любили?

– Любил, – признался он, – но знал, что она счастлива, и радовался за нее. Было бы жестокостью лишить ее этого. На ее долю выпало довольно несчастий…

Они просидели вдвоем на солнце еще около часа. Соня не чувствовала себя вправе осуждать свою бабушку за ее решение не рассказать обо всем дочери. Поступи она тогда иначе, Сони бы сейчас здесь не было.

А Соня сейчас сидела там и восхищалась таким благородством, такой неизмеримой любовью.

В отличие от Испании, где уверенно вступала в свои права весна, Англия в апреле как будто задержалась в объятиях зимы. Когда самолет Сони приземлился той ночью, стоял страшный холод и вся парковка была припорошена тонким слоем снега. Когда Соня закончила соскребать наледь с ветрового стекла, руки ее посинели.