Виктория Хислоп - Возвращение

Она приехала домой – пусто. Зашла, чувствуя себя так, словно вломилась в чужое жилище и теперь осматривается, изучая подсказки к картинке чьей-то жизни. Заглянула в гостиную. На середине кофейного столика стояла ваза с увядшими розами, засыпавшими лепестками номера «Кантри лайф» и «Татлера». На каминной полке выстроились в ряд приглашения на коктейльные вечеринки и парочка «картонок»: так Джеймс называл приглашения на официальные корпоративные мероприятия, которые печатались на карточках в несколько миллиметров толщиной. Одно из них приглашало на оленью охоту в Шотландии. Число было указано сегодняшнее. Возможно, Джеймс сейчас как раз там.

На полу возле кухонной двери стояла дюжина пустых бутылок из-под красного вина, а в раковине, что было нетипично для Джеймса, который ненавидел грязную и неубранную посуду, – бокал с засохшим на дне осадком.

Соня подняла свою сумку наверх, машинально направившись в комнату для гостей, и легла спать. Она и думать забыла, до тех пор, конечно, пока не повернула ключ в замке, что растущее отчуждение между ней и Джеймсом как раз и стало одной из причин ее поездки в Гранаду. Лондон казался таким далеким, пока Мигель рассказывал свою историю.

Неделя прошла в атмосфере безразличия. Соня ничего другого и не ожидала. Самым главным событием для нее стал урок сальсы в пятницу, с которого она вернулась домой полная сил и воодушевления.

После нескольких тоскливых дней в офисе и странной обстановки дома оживляющая, лечащая душу магия танца снова подняла ее дух.

На выходных они, по давно устоявшейся традиции, должны были навестить родителей Джеймса. Она ждала этой поездки с еще большим ужасом, чем обычно, но Джеймс явно на нее рассчитывал. Приличия должны были быть соблюдены, а отказ вызвал бы массу разных вопросов. Для Джеймса и Сони гораздо проще было вести себя как ни в чем не бывало и молчать, что они и делали на протяжении всей своей поездки. Она могла бы воспользоваться этой прекрасной возможностью и рассказать Джеймсу о тех удивительных вещах, которые она узнала, но у нее не появилось ни малейшего желания даже упоминать о них. Эти открытия были дороги ее сердцу, и она не могла вынести даже мысли о том, что он поглумится над ними или встретит их полнейшим равнодушием.

На ужин было приглашено несколько старинных друзей семьи, включая крестного Джеймса, и Соня заметила, что на ней единственной из присутствующих там пяти женщин не было жемчуга. В глазах Сони это как нельзя лучше подчеркнуло ее ощущение того, что она не совсем вписывается в данное собрание. Бросив взгляд поверх потускневшего серебра и отборного веджвудского фарфора на Джеймса, она поняла: никому здесь и в голову не придет обратить внимание на недостаток тепла в их отношениях. Казалось, ни одна из сидящих за столом супружеских пар и двух слов другу не сказала. Возможно, в центральных графствах холодность в отношениях была совершенно обычным делом.

Большой, продуваемый сквозняками дом приходского пастора не видел ремонта с 1970-х годов. В углу комнаты на двоих, куда их с Джеймсом традиционно уже поселили, стояла абрикосового цвета раковина, а со стен свисали куски обоев, похожие на ошметки кожи. Шторы, судя по ламбрекенам, драпировкам и декоративным элементам из шелка, выглядели когда-то роскошно, но сейчас всем своим видом лишь наводили уныние. Диана, мать Джеймса, едва ли обращала внимание на постепенное обветшание и оставляла на долю мужа все заботы по починке неожиданно сломавшейся дверной ручки или потекшего крана. Соня отметила про себя, что именно так и предпочитает жить верхушка английского среднего класса, в состоянии своего рода «претенциозного упадка»; вероятно, этим и объяснялось столь придирчивое отношение Джеймса к оформлению своего собственного жилища.

Отремонтировав дом несколько десятилетий назад, Сонина свекровь сосредоточила все свое внимание на саде и к настоящему времени превратилась в рабыню его тщательно продуманных цветочных бордюров и огорода-тирана, то снабжавшего их в определенные времена года умопомрачительным количеством цукини и латук-салата, вынуждая тем самым придерживаться в ту пору весьма ограниченной диеты, то месяцами не приносившего вовсе никакого урожая. Соню, как горожанку до мозга костей, такой образ жизни приводил в замешательство.

Односпальные кровати позволяли Соне с Джеймсом избежать слишком тесного общения, но в ту ночь, когда Джеймс поднялся наверх, засидевшись с отцом допоздна за портвейном и сигарами, он присел неуклюже на край кровати жены и ткнул ее в спину.

– Соня, Соня… – тянул он, выдохнув последнее слово ей прямо в ухо.

И так коченеющая от холода, несмотря на грелку, которую она прижимала к себе, чтобы отогреться и успокоиться, Соня оцепенела.

«Прошу… отстань… от… меня…» – мысленно взывала она к нему.

Он сунул руку под одеяло и потряс ее за плечо.

– Соня… давай просыпайся, Соня. Ну ради меня.

Хоть у нее неплохо выходило притворяться мертвой, он прекрасно знал, что она не спит. Надо было и вправду умереть, чтобы не пробудиться ни от устроенного им жуткого шума, ни от его грубых потряхиваний.

– Черт возьми, Соня… ну давай же!

Она слушала его тяжелые шаги по комнате и звуки, сопровождающие неловкие приготовления ко сну. Не было нужды оборачиваться, чтобы увидеть перед глазами вельветовые брюки, рубашку и пуловер, лежащие скомканной кучей на полу возле кровати, и начищенные до блеска коричневые броги, брошенные как попало: ночью встанешь – точно о них споткнешься. Затем она услышала громкое сплевывание – это он почистил зубы, потом бросил зубную щетку обратно в стаканчик и дернул за шнур, чтобы выключить свет над раковиной, и чутко настороженные уши Сони различили звук, с которым маленький пластиковый наконечник тихонько ударился о зеркало.

Джеймс откинул в темноте стеганое покрывало и наконец улегся, скрипнув кроватными пружинами. И только сейчас сообразил, что оставил включенным верхний свет.

– Черт, черт, черт… – твердил он себе точно заклинание. Он тяжело прошагал через всю комнату к выключателю возле двери, но на обратном пути споткнулся, как можно было ожидать, о собственную туфлю. Послышалось очередное ругательство, а затем наступила тишина.

Соня облегченно выдохнула и перевернулась на другой бок. Джеймс употребил столько портвейна, что теперь крепко проспит всю ночь.

Рано утром Соня спустилась вниз, чтобы заварить себе чай. Ее дыхание вырывалось изо рта облачками пара. Свекровь уже сидела за кухонным столом, обхватив дымящуюся кружку узловатыми, натруженными в саду руками.

– Угощайся, – сказала она Соне, пододвигая в ее сторону заварочный чайник и почти не поднимая глаз от газеты.