Паскуале Ферро - Запахи моих воспоминаний

Сколько раз, после совершенного насилия, они бросали меня посреди темных и незнакомых полей, в компании рычащих бродячих собак. Вскоре я понял, что надо было либо замереть, либо идти очень медленно, как только это возможно. Может быть, их лай был своего рода упреком, в том, что я опять не послушался своего внутреннего голоса и продолжал садиться в машины и подниматься в квартиры к незнакомцам. А когда я наконец возвращался домой и бросался на кровать, я проваливался в глубокий долгий сон, который помогал мне забыть, а в снах я опять встречал тех мужчин, что ждали меня, и они были совсем как в жизни, и собаки.

В сонниках и по народным приметам, если во сне видишь собак, то это к удаче, и на самом деле, несмотря ни на что, я считаю себя счастливым человеком.

Я прожил жизнь, полную мерзостей, но также и прекрасных мгновений, чудесных историй любви, я делал все, что хотел, отвечая и расплачиваясь за все ошибки, неудачи, падая и вставая, совершенно один, без чьей-либо помощи.

И когда голод скручивал желудок, я проглатывал слюну, и когда жажда познания сильно захватывала меня, я жертвовал свой разум незнакомым мужчинам, которые взамен желали вознаграждения и удовлетворения, и для того, чтобы постичь, научиться, я был вынужден ублажать их. Но я все равно доволен, потому что я не сдался, я прожил свою жизнь, дыша полной грудью, я обожал и ненавидел себя, а сейчас я очень люблю себя.

Когда я слышу бессмысленные рассказы о поверхностном времяпрепровождении, я испытываю невероятное раздражение, потому что каждый раз я опять встречаю людей, которым бы хотелось летать, заявить всему миру о своих мечтах, желаниях, но они не делают этого, поскольку боятся всеобщего осуждения, боятся, что их примут за сумасшедших, и потому они скрываются за пустыми словами, обыденными разговорами.

И именно в такие мгновения выходит наружу, как мощный поток реки, вся моя энергия, внутренний заряд и, стараясь придать некую четкость этому безумию, я дразню их, провоцирую вплоть до того, что швы, стягивавшие их рты нитью лицемерного морализма, разрываются и наконец находит выход все то, что переполняло их так долго: страдания, неудовлетворенности, подавленные желания.

Да. Безумие! Сколько раз, в машинах, я встречал это безумие.

Когда мне было десять лет, один солидный мужчина, один из тех, что мне попадались на обычной автобусной остановке, завез меня на какое-то поле. Он попросил меня снять брюки (цвета хаки, не помню, кто мне их подарил, но я просто обожал их). Потом он посадил меня себе на грудь и стал бредить, глядя на меня. Когда он приказал мне одеться, я обнаружил, что вся спина внизу у меня мокрая.

«Выходи из машины» сказал он и холодно посмотрел на меня. «Я хочу хорошо разглядеть тебя». Я повиновался ему из страха, что он бросит меня здесь посреди сырого поля. Он долго изучал меня взглядом и, довольный, достал коробочку и предложил мне драже. Я поблагодарил, отказавшись от угощения, но он, не слушая меня, продолжал безуспешные попытки открыть эту коробку. И чем больше она сопротивлялась, тем больше он бесился.

«Дерьмо! Какое же ты дерьмо!» стал он орать. «Ты женился. И еще захотел, чтобы я пришел к тебе на свадьбу. И после шести лет, вот, что мне осталось от тебя, — коробка драже!». И снова он пытался открыть эту гребаную коробку с таким остервенением, что вдруг из его ухоженных рук пошла кровь. Может быть, он нечаянно порезался… При виде крови он растерял хорошие манеры солидного человека и вспылил, направив на меня всю свою озлобленность.

«Смотри, что ты наделал! А я еще предлагал ему конфеты!» выпалил он, бросив на землю коробку. «Бесполезно тебе что-то давать… ведь и ты меня бросишь… как и тот ублюдок!».

Взгляд его налился огнем, а его манеры, которые до этого момента были крайне любезными, уступили место жестокости, словесной и физической. Он стал оскорблять меня, сдабривая ругань пощечинами. А затем вместил всю свою злость в удар сзади по спине, туда, где прежде оставил свою мерзкую сперму. Я смог подняться и попытался убежать, а вдогонку мне неслись его извинения со слезами и болью. Он умолял меня вернуться, простить его. На какой-то момент мне стало жаль этого человека, но страх пересилил. Я продолжал бежать и бежать, и вдруг очутился на дороге, ведущей к дому. Пока я бежал, я чувствовал на себе взгляды прохожих, но не понимал, почему они все следят за мной. Единственное, чего я хотел, это поскорее вернуться домой, в безопасные стены. Когда я наконец закрыл за собой дверь, я понял, почему люди преследовали меня взглядами. Я был перепачкан кровью, имел настолько жалкий вид, что даже моя мама, окруженная многочисленным сыновьим племенем, заметила это.

Наставления моей матери.

Я запомню их навсегда. Первое — никогда ничего не принимать от незнакомцев. Следущее, намертво засевшее в моей голове и на всю жизнь повлиявшее на мою сексуальную жизнь, она сказала мне, когда я вернулся от врача «для нормальных». Она отвела меня в сторону и, посмотрев прямо в глаза, сказала: «Мальчик мой, ты не должен заниматься сексом с мужчинами, так-то мешается кровушка!»

Происходит кровосмешение.

Но в ее случае это не было расистским высказыванием, она только хотела дать мне понять, что таким образом я мог бы заразиться сифилисом или, что еще хуже, заразиться идеей стать «гомиком». И вот это «мешается кровушка» звучало как угроза, металось в моей голове подростка, отдавалось в ушах, ужасно пугая меня.

И благодаря этому наставлению я смог избежать болезней.

Возвращаясь к тому солидному господину, я помню еще, что у него было много колец, браслетов и золотых цепочек, и еще от него странно пахло, очень сильно, до рези в носу, этот запах стал частью моих подростковых запахов.

Чтобы воскресить в памяти запахи моей жизни, я вернулся в те места, куда меня привозили мои мучители: на пустыри, рядом с кладбищем дорожных развязок, где сейчас возвышались огромные кооперативные здания, и стройплощадки на месте снесенных зданий, у старой железной дороги, которая вела в центр города.

И у меня в голове возникали вопросы.

«Куда же они теперь отвозят ребят? А те мужики, наверное, уже старые? Или, может, умерли? Мне хотелось бы увидеть их снова, поговорить с ними, выплеснуть из памяти все воспоминания и, без всякой показной жертвенности, спросить их «Почему?».

Кто знает, что сейчас стало с тем общественным писсуаром, с Фольксвагеном, с корзиной с кокосами, с кровью того солидного дядечки, что с остервенением сражался с коробкой конфет, с моей курточкой в цветах, со старым торговым кораблем, со злым вонючим мужиком.

Что-то ведь осталось.

Я искал, раскапывал, вынюхивал, но ничего.

Я нашел лишь свое безмолвие, воспоминание об отце.