Юрий Козлов - Новый вор

Стриженый затылок охранника впереди застилал Перелесову обтянутую чёрной наволочкой, обколотую булавками звёзд подушку неба. Оно так редко бывает над Москвой ясным и чистым, вздохнул он, а тут эта голова.

Почему-то захотелось позвонить матери, услышать её голос. Последний раз они разговаривали две недели назад. Мать сказала, что собирается в Парагвай. «Зачем?» «Хочу увидеть место», — ответила она после долгой паузы. «Валгаллу?» «Он говорил, что в Германии для его могилы места нет». «Ну да, — согласился Перелесов, — где же ещё? В Парагвае нет такой, как в Германии, Willkommenskultur для мигрантов и сексуальных меньшинств». «Он говорил, что его место среди товарищей по оружию». «Да, но при чём здесь ты?» — Перелесов вспомнил рассказ Пра, как она спасалась в поле от расстреливавшего из пулемёта беженцев «Мессершмитта». Если бы не изумившие пилота тёплые до колен трусы с начёсом, так бы и пропала. И не было бы на свете ни матери, ни Перелесова. Вполне возможно, что и тот пилот мирно покоится под каменным крестом Gott mit uns с орлом и свастикой в парагвайском пантеоне. «Мне сказали, там рядом есть кладбище для вдов».

Похоже, генетическое движение к красивым начинается в предшествующих поколениях, подумал Перелесов. Какое дело красивым до Второй мировой войны? Какая им разница, кто победил и на чьей стороне был Бог? Красивые не знают Бога.

Фотографии господина Герхарда и Салазара по-прежнему висели на почётном месте в доме матери в Синтре. Перелесов обратил внимание, что мать подолгу смотрит на них, и в её глазах появляются слёзы. А ещё заметил, что она с некоторых пор как бы не помнит обстоятельств смерти мужа, верит (или делает вид), что он умер естественной смертью.

Господин Герхард так и не смог ему объяснить, зачем он, немец, всю жизнь лез в Россию? Воевал в Сталинграде, хотел уничтожить, порвать её на части. В ельцинские годы рвал, как марлю, её промышленность. Вырвал для себя такой клок, что хватило на всю оставшуюся жизнь. Радуйся! Но нет, Россия для него воплотилась в матери. Обладая ею, он доминировал над тихой, покорной его воле и безответной, как ему казалось, Россией. Но она вдруг придушила его, воскрешённого к новой жизни парагвайским шаманом, исправила ошибку пощадившей в своё время юного солдата вермахта орудийно-танковой грозной сталинградской России.

Он мог стать вождём, проводником парализованных пилигримов к вожделенному бессмертию, но кроткая, потерявшая волю и память, красивая мать-Россия задавила его своей задницей. Воистину, всё связано со всем!

Но ведь и для меня, отвернулся от стриженого охранного затылка Перелесов, моя мать — это Россия, как иначе? А Анна Петровна… Неужели… тоже Россия? Он сам не понимал, почему мать и Анна Петровна шагали в его мыслях как два солдата в затылок друг другу. Про доктора Фрейда он старательно не думал, вскользь признавая, что тот бы обосновал и разъяснил эту мнимую загадку на раз, как и любую другую мерзость, упорно лезущую в голову человека. По прошествии времени мать начала сомневалась в причине смерти господина Герхарда. Перелесов по прошествии времени начал сомневаться в факте разовой банной близости с Анной Петровной. Его протянутые руки, ищущие взгляды, тягучие перетаптывания возле её стола разбивались как глупые птички о невидимую служебную стену. Продолжения не последовало. Он не пробудил в Анне Петровне ни женской, ни материнской, никакой другой нежности. Как, впрочем, и отвращения, что несколько утешало.

Если мать — первичный эскиз красивой , воплотившейся во мне России, подумал Перелесов, то Анна Петровна, он вспомнил то ли виденный, то ли пригрезившийся синий луч над дальним корпусом «Молота», непонятная и непостижимая (последняя? ) Россия. Неужели Максим Авдотьев продолжил (и завершил?) дело отца, как мать дело сталинградской России? Мать ликвидировала врага России. Неужели Авдотьев-)итог хочет, как парагвайский шаман господина Герхарда, воскресить смертельно больную последнюю Россию, ликвидировав Россию красивую ?Как? Где? В развалинах «Молота», которые не сегодня-завтра захватит дрессировщик Виорель с обученными креститься медведями и хрюкающими во славу всероссийского молебна кабанами?

Заметив, что машина свернула с кольцевой на Рублевское шоссе, Перелесов вспомнил, что едет на встречу с курирующим в правительстве финансовый блок вице-премьером по фамилии Линдон. Отказаться от встречи с главным финансистом России не смел никакой правительственный чиновник.

Что он знал о Линдоне? Официальная его биография, как и биография многих больших чиновников в России, имела мало отношения к реальности. Говорили, что он еврей, увезённый родителями из СССР в Израиль в начале восьмидесятых и вернувшийся в новую Россию в середине девяностых. Была версия, что он родился не в России, а в Лондоне — в семье советника-посланника посольства СССР, только не от отца, а от видного (опять-таки еврея по национальности) представителя клана европейских банкиров, увлекшегося красавицей женой советского дипломата. Обычно за такие вещи служащих советских загранучреждений со свистом отправляли на Родину, но биологический отец Линдона был столь влиятельным и, видимо, важным для СССР человеком, что на проделки неверной жены закрыли глаза, а самого дипломата даже повысили по службе. Более того, до самой перестройки эта, с позволения сказать, жена жила на два дома — с мужем в съёмной посольской квартире и в особняке или имении своего любовника, носившего к тому же наследственный титул барона. Будто бы барон-финансист дал сыну (видимо, по месту рождения, как Екатерина Великая своему сыну графу Бобринскому по названию села) фамилию Лондон, которую тому пришлось слегка подправить перед устройством на государственную службу. Даже для беспредельно терпеливой и покорной России фамилия Лондон во власти была перебором.

На правительственных приёмах Перелесов иногда ловил быстрый поворот птичьей — с длинным носом и долгой шеей — головы Линдона в свою сторону. Он не сомневался, что тому известно о нём многое, если не всё. Линдон с Перелесовым, как и барон-финансист с господином Герхардом, были одновидовыми птицами, но барон (отец) и Линдон (сын) были исторически (по Платону) и политически (по Оруэллу) равнее , летали выше, питались из других кормушек, гнездовались в местах покруче Синтры. Они, в отличие от бывшего солдата вермахта и приблудного Перелесова, управляли временем и пространством, в то время как те всего лишь обслуживали их систему управления. Перелесов прекрасно понимал, что его кёльнский колледж был для Линдона чем-то вроде интерната для смышлёных сирот, а потому встреч с ним, как ефрейтор со старшим офицером не искал. Когда надо, позовет.