Валентин Блакит - Возвращение на Сааремаа

Начальник заставы - высокий, худощавый, мрачный на вид капитан Дегтярев, выслушав его доклад «о прибытии в распоряжение для дальнейшего прохождения службы», почти по-дружески подмигнул, протянул руку:

- Знаем, знаем. Звонил сам... выразительно показал вверх. - Да характеристику дал - хоть к званию Героя представляй. А это... - он не сказал, что значит «это», но и ежу понятно: высочайшее доверие, которое надо оправдывать.

Немножко позже выяснилось, что капитан имел в виду совсем иное.

- Ну что ж, будем знакомиться... - Поднял трубку: - Заходи, комиссар, пополнение прибыло...

Почти сразу отворилась дверь и вошел, улыбаясь, невысокий, плотно сложенный старлей с добрыми, невойсковыми глазами.

- А вот и комиссар, - представил капитан. - И наш партийный бог по совместительству. Старший лейтенант Старшинов, а в миру - Николай Иванович. А это, - обратился к старлею, - и есть тот самый героический Бакульчик... Знакомьтесь.

Замполит, по-прежнему улыбаясь, протянул и почти по-дружески подал руку.

Заданный начальником заставы неформальный шутливый тон сразу же придал беседе легкость, непринужденность, хоть каждый, в первую очередь он, младший сержант, незримо чувствовал дистанцию, не позволял себе переходить непозволительную для людей в погонах черту. Капитан и старлей время от времени пикировались шуточками, чувствовалось, что живут они душа в душу, в полном взаимопонимании, хотя по характеру, темпераменту, заметно, разные. С ними было легко, просто, гнетущее чувство тревоги, страха постепенно слабело, улетучивалось.Начальник заставы и замполит не скрывали удовлетворения, даже радости, что заполучили пополнение малоперспективной для роста партийной организации, но прежде всего - специалиста, готового сержанта, а не, как обычно, выдвиженца из ефрейторов.

- Такое выдвижение редко бывает удачным, - довери­тельно пояснил замполит. - Разве что толковый украинец попадет. Наши русские чаще всего так и остаются рядовыми с лычками.

- Сам полухохол и превозносит до небес своих хохлов, - подпустил шпильку капитан. - Пытается доказывать, что всем ясно: хохол без лычек - что генерал без лампасов.

- Какой я полухохол! - махнул рукой старлей. - Какая-то прабабка по отцовской линии...

- Ладно, не оправдывайся! - улыбнулся капитан и заме­тил уже на полном серьезе: - Николай Иванович прав: так чаще всего и бывает. Такова, видимо, черта русского харак­тера. В солдатском фольклоре это точно подмечено: прибы­вает в часть хохол и первый вопрос: «Дэ здись полкова шко­ла?» А у русского первый вопрос: где гауптвахта?

- А у белорусов? - осмелился встрять в разговор.

- Белоруса? - запрыгали и погасли лукавинки в глазах капитана. - Пока не знаю. Присмотримся. Ты у нас пока единственный. Так вот что, белорус: нам с Николаем Ива­новичем, честно говоря, прожектор уже - вот! - вырази­тельно провел ребром ладони по горлу. - Попал «бате» на зуб - нет продыху: что ни совещание - мордой об стол, по стеклу размазывает. Из мухи слона раздувает... - Видно, спохватился, что сказал лишнее. - Проблемы, конечно, есть, но не в таких тонах. Тебе тоже рассказывал о «шнап­се», как девок гонял?

-Нет...

- Удивительно. Хотя все ясно: положил на тебя глаз и, наконец, похоже, оставит в покое. Так что смотри, белорус, в оба, наш «батя» таков: понравился - будешь жить спокойно, попал на зуб - жизни не будет. И тебе, и нам в первую оче­редь. А упаси Бог, сменит милость на гнев...

Удивительно, подумал, воинская и штатская служба - земля и небо, а начальство, оказывается, может быть похоже как две капли воды. «Батя» же - точь-в-точь Иван Федорович, их первый секретарь райкома партии! Только теперь сообразил, откуда показалась такой знакомой и пружинистая походка, и манера общения, и неординарность мышления, и жесткие формулировки. Получается, что и характер тот же... Не дай Бог попасть на зуб первому секретарю: с совещания в совещание, из доклада в доклад будет нагнетать, «заострять», «украшать деталями», да с такой неуемной фантазией, что зал стонет от хохота. Не оставит в покое, пока не доконает или не найдет нового «козла». А некто ляжет на душу - никто не переубедит, верит, как самому себе. Надо совершить что-то сверхпакостное, чтобы убедился. Тогда уж милости не будет - сотрет в порошок и развеет по ветру.

За месяц пребывания на заставе многое уточнилось, многое стало видеться не в таких черных красках, какими рисовал «батя» прожекторный расчет. Как когда-то Иван Федорович, драматизировал, «заострял», но в основном, в принципе «батя» прав: без наведения строжайшей дисциплины, может быть, драконовских порядков не обойтись. Хотя бы для того, чтобы не подвести начальника заставы и замполита, так сердечно принявших его. И у самого нет никакого желания быть стертым в порошок и развеянным по ветру. Браться с первого же дня, решительно, резко. Не возьмешься сразу - можно и не начать. Никаких послаблений, никаких отступлений. Ребятам, понятно, это не понравится, но что поделаешь - армия есть армия...

Быстро темнело. Рева подстегивал и подстегивал лошадку, будто безнадежно опаздывали. Повозка ужасно тарахтела железными ободьями по укатанной гравийке, и грохот не располагал к разговору. Это и хорошо - сама по себе отпадала необходимость держать с Ревой командирскую дистанцию. Когда густая тьма уже окутала окрестности, свернули на ухабистую проселочную дорогу, а вскоре началась дерев­ня с тусклыми огоньками в окнах. Наконец, Рева остановил лошадку:

- Прибыли, командир...

Только теперь Бакульчик заметил контуры вышки на фоне неба, невысокий заборчик из колючей проволоки. Удивился недоуменно: а где караульный? Почему не подал голос, не спросил пропуск? Рева пошел впереди, открыл дверь, пропустил...

Ступил за порог - и застыл на месте, пораженный: в при­темненном дальнем углу за столом сидели прожектористы с девчатами!!!

- С прибытием, командир! - вскочил навстречу, улыба­ясь во все лицо, ефрейтор Шпаковский. - Мы уже зажда­лись. Привет! - Пошел с вытянутой для рукопожатия рукой.

Свирепым взглядом остановил его в шаге от себя. Шпа­ковский растерянно опустил руку, неловко замялся, не сооб­ражая, что делать.

Он, прибывший принять командование, тоже не знал, что делать, вернее - что делать, знал, но как сделать, чтобы по­корректнее, без скандала, не знал. Ничего лучшего, чем не­медленно, не церемонясь, выдворить гостей, в голову не приходило.

- Прошу прошения, девчата, - обратился как можно де­ликатнее. - У нас военный объект и служба... Словом, до свидания...

Девушки недоуменно переглянулись, но ни одна не дви­нулась с места.

- Да брось, командир... - не вставая, снисходительно молвил Супрунов - долговязый, с массивным подбородком четвертый номер. - Познакомимся, возьмем по маленькой символически, девчата уйдут, а мы, как говорил поэт, будем светить и никаких гвоздей...