Дитер Нолль - Киппенберг

Можно наблюдать немало абсурдного в том, как люди порой в ходе долгих дискуссий загоняют в угол здравый смысл, загоняют до тех пор, пока не уверуют в свое знание, не сознавая, что веруют. Это тоже одна из заповедей разума — время от времени придавать вере больше значения, нежели критическому рассудку. Кто захочет ради ничтожных мелочей ввязываться в экзистенциалистский конфликт с делом, к которому ты неразрывно привязан? Десять лет выжидать на запасном пути, пока однажды, может быть, не восторжествует твоя правда, — это не всякому дано. И только непроходимый глупец согласился бы вылететь из университета лишь потому, что в глубине души считает монаха Менделя не менее умным, чем товарища Лысенко. Кто хочет двигать дело вперед, тот должен приобрести умение порой идти на компромисс. Конечно, человеку не всегда легко помалкивать в тряпочку и соблюдать правила игры… Но к этому привыкаешь, даже если за спиной у тебя маячит такой человек, как Босков.

Подожди еще немножко, тогда ты вообще не сможешь иначе, как помалкивать и следовать голосу благоразумия, тогда доктор Киппенберг окончательно и бесповоротно разделается с Иоахимом К.

Я решительно встал из-за стола. Я никому не дам повода глядеть на меня разочарованно, а тем более — с презрением! Я запер сейф и сунул розовый скоросшиватель вместе с кожаной папкой в свой портфель. Уж не знаю, что там во мне ожило из давно вытесненных чувств, но факт оставался фактом, я сам заварил кашу, и, сколько ни толкуй о благоразумии, если только есть у меня хоть какой-нибудь характер, мне эту кашу и расхлебывать. Я вышел из кабинета, спустился в архив, откопал там лабораторные журналы, журнальные оттиски, подготовленные Харрой, сугубо теоретические работы о зависимости между кристаллическими структурами и стерическими препятствиями и прочие труды, среди них также и по технологии. Все это я перенес к себе в кабинет.

Затем я перешел в лабораторию к Шнайдеру, где тот диктовал фрау Дегенхард данные измерений. Он стоял в белом халате, живописно прислонясь к столу. Поза обычная, шнайдеровская: руки скрещены на груди, голова гордо вскинута. Завидев меня, он оборвал на полуслове и принялся по своему обыкновению качать права:

— Вот это мне нравится: сперва сорвал все мои планы, а потом еще заявляется и мешает мне работать.

— Господин доктор Шнайдер имеет полное право сердиться на вас, — поддержала его фрау Дегенхард, причем в это же самое время она нарисовала в своем блокноте огромный восклицательный знак чуть ли не на всю страницу, а рядом — еще один. — До чего мы докатимся, если каждый будет по собственному усмотрению срывать общие планы.

— Пожалуйста, не так воинственно, — сказал я, — за много лет это случилось в первый раз! Уж, наверно, у меня есть на то свои причины. — Я положил на стол розовый скоросшиватель, раскрыл лабораторный журнал Шнайдера и спросил: — Поглядите вот на это. Припоминаете?

— На что это я должен глядеть? — брюзгливо спросил Шнайдер. — Да этой штуке как минимум два года. На кой мне ляд это старье?

— А ну, без паники, — перебил я, — вы, случайно, не могли бы по новой подогреть это старье и в увеличенном масштабе?

— Почем я знаю, могу или не могу? — отозвался Шнайдер. — Я с тех пор поставил сотню опытов. Я химик, между прочим. А вам бы следовало пригласить мнемониста из варьете.

Фрау Дегенхард рисовала тем временем в своем блокноте огромный восклицательный знак и, дорисовав, обратилась к Шнайдеру:

— Но, Ганс-Генрих, нельзя же быть таким брюзгой. — Со времени последнего институтского пикника ей было предоставлено право называть Шнайдера хоть и на вы, но по имени, однако пользовалась она этим правом, лишь когда бывала недовольна Шнайдером. Теперь она снизу вверх глядела ему в лицо. — Ну что вам стоит быстро пробежать глазами эти несколько страничек? Вам не следует быть таким раздражительным, это очень плохо отражается на вашей внешности!

Насадив на лицо свою голливудскую улыбку, Шнайдер взял скоросшиватель. Но тут зазвонил телефон. Фрау Дегенхард сняла трубку и протянула ее Шнайдеру, бросив коротко: «Анни!» Я стоял достаточно близко, чтобы тоже слышать торопливый и возбужденный голос фрейлейн Зелигер, но недостаточно, чтобы разбирать слова. Шнайдер вдруг заволновался, скоросшиватель выпал у него из рук. «Господи!» — воскликнул он. И еще раз: «Господи!» И потом: «Быть этого не может!» Когда он положил трубку, лицо его пылало огнем вдохновения.

— Кортнер пришел, — сказал он задыхаясь. — Только что. У него прескверное настроение, и он сразу проследовал к шефу. А знаете, в чем дело? Зелигер говорит, у него дочка сбежала, самым форменным образом смоталась вчера из дому, уложила чемоданчик — и поминай как звали. Кортнер всю ночь не сомкнул глаз. Он понятия не имеет, где она. Зелигер уверена, что за всем этим скрывается какой-нибудь мужчина, потому что, когда девушки бегут из родительского дома, за этим всегда скрывается мужчина. Три года назад, когда, помните, эта Шульцен из отдела апробации махнула через Венгрию на Запад, за этим тоже скрывался мужчина, этот юбочник, постойте, как же его звали… ну, гинеколог из…

— Довольно, — резко оборвал я, — будет вам сплетничать.

— Это для вас характерно, — возмутился Шнайдер, — человеческие проблемы вас не волнуют.

— Некоторая доля правды тут есть, — заметила фрау Дегенхард и потом не без задней мысли добавила: — Ганс-Генрих может посочувствовать доктору Кортнеру, у него тоже есть дочь, ей, правда, всего лишь пятнадцать, так что ей еще рано сбегать из дому, а кроме того, она слишком хорошо воспитана, я это знаю, Шнайдеры не раз приглашали меня на кофе.

— Вы понимаете меня, — признательно воскликнул Шнайдер, — вы знаете, какую роль для меня играет семья. У Кортнеров недоставало семейной гармонии, это я знаю от Анни.

— Зато у вас дети никогда не сбегут, — сказала фрау Дегенхард, — у вас для этого слишком интересно в доме, я бы даже сказала — экзотично.

— Вот видите, — возликовал Шнайдер, — но каков бы ни был Кортнер, такой беды он не заслужил. — С этими словами Шнайдер потянулся к телефону, а я сказал фрау Дегенхард:

— Вы дадите мне знать, когда со Шнайдером снова можно будет разговаривать?

Она кивнула. Шнайдер спросил:

— Интересно, а в отделе химии это уже слышали? — после чего набрал какой-то номер.

Я взял скоросшиватель и ушел к себе.

Спокойствие, и только спокойствие, приказывал я себе. Впрочем, иллюзий я не питал никаких: у Кортнера сбежала дочка! Да один этот факт сам по себе тянет на сплетню институтского масштаба. А то обстоятельство, что Кортнер не пользуется особой любовью сослуживцев, могло лишь подогреть общий интерес. Да еще Шарлотта как на грех в Москве! Возможно, пойдет драка за власть и сферы влияния. У меня было такое чувство, будто взрывчатка заложена, а запальный шнур уже подожжен.