Сара Кроссан - Одно целое [litres]

Мы тоже недешево обходимся

и должны понимать,

чем вынуждена жертвовать наша родная

сестра.

– Ты знаешь, как мы можем помочь, –

говорю я Типпи,

но она

только отмахивается.

Мы и раньше это обсуждали:

всегда можно пойти на ТВ.

Но мы решили,

что не станем,

что нельзя впускать в нашу жизнь чужих

людей.

Только любимых

можно.

– Ну уж нет, – бурчит Типпи, –

ни за какие коврижки.

Когда я затаскиваю ее в комнату Дракона,

наша сестренка делает вид,

что ей плевать,

что она не мечтает о России, Большом театре

и вообще ничего для себя не хочет.

– Поеду в другой раз, – говорит она

и заводит ногу за спину,

опираясь на стол, как на балетный станок,

и выгибаясь

в безупречный полумесяц.

Я чуть не плачу,

а Типпи отворачивается

и бормочет себе под нос:

– На ТВ я ни ногой.

– Ты сидишь на диете? –

спрашивает мама

на следующий вечер,

открывая банку лосося

и легонько щипая

Типпи за руку.

Та отстраняется.

– Ох уж эти девочки,

только о фигуре и думают, –

ворчит папа.

Сегодня он не пил.

Вместо этого

он ездил в Нью-Йорк

и потому снова пахнет чистотой:

опилками и влажными салфетками.

Но все равно его голос

колется.

– Надо съездить к доктору Деррику, –

говорит мама.

Она кладет лосось

на ломти цельнозернового хлеба

и выдавливает сверху

майонез.

Я смотрю на Типпи.

Она в самом деле

похудела,

а я и не замечала.

Бред какой-то.

Это ведь я

любительница морковки

и травяных настоев.

– Может, нам в самом деле

не помешает врач, –

говорит Типпи, и я напрягаюсь.

– Конечно, записывайтесь на прием, –

говорит папа

и демонстративно

уходит из комнаты,

оставляя за собой

тяжелый серый воздух.

– В этом нет никакой нужды, –

говорю. – Я отлично себя чувствую.

Ты разве нет?

Типпи замирает

и откусывает свою половинку

сэндвича.

– Обычно да, – шепотом

отвечает она. –

Но не всегда. И ты тоже.

Папа покупает кормушку для птиц

и наполняет ее зерном.

Потом долго роется

в ящике со всякой мелочью

в поисках веревки,

но не находит.

Громко топая,

спускается в подвал

и возвращается с пустыми руками.

Чем дольше он ищет веревку,

тем тяжелее его шаги

и отрывистей дыхание.

– Давай ему поможем, – говорю.

Типпи мотает головой.

– Он не ребенок,

пусть сам разбирается

со своими чувствами.

Как будто она до сих пор не знает,

что за папины чувства

всегда отвечает

кто-то другой.

До прихода зимы

с ее оскаленными ледяными зубами

и морозным дыханием

папа разводит огонь в гриле,

и мы приглашаем всю родню

на сосиски и подпаленную кукурузу.

– Папа у вас просто умора, –

говорит наша кузина Ханна,

глядя на нашего отца

и хихикая.

Он исполняет танец Бейонсе,

виляет задом,

крутит руками

и висит на маме,

как на шесте.

– Он не всегда такой, – говорю я сестренке.

– Серьезно? – спрашивает та.

– Серьезно, – отвечает Типпи.

Наша кузина хмурится

и качает головой,

ни капельки нам не веря.

В понедельник утром

мы с Типпи сидим

за столом в комнате отдыха

и смотрим,

как Ясмин с Джоном

скатывают нашу домашку

по истории.

Типпи поднимает ногу

и вытягивает носок.

– Какая-то у меня толстая лодыжка, –

замечает она. – К чему бы это?

Ясмин вскидывает голову

и тычет ее ногу шариковой ручкой.

– Залетела, небось, – ухмыляется.

Я смеюсь и вслед за сестрой поднимаю ногу,

вытягиваю носок.

Моя лодыжка

тоже не так стройна,

как раньше.

Ну что за напасть!

Сиамским близнецам –

еще и толстые ноги?!

Мы с Джоном обменялись

номерами мобильных.

Он у меня

в избранных.

Когда мы на разных уроках,

я весь час просиживаю

с телефоном под партой,

шлю ему сообщения

и жду ответа.

Типпи закатывает глаза.

– Если что – списать не дам, –

говорит.

Но мне плевать.

От Джона пришло новое сообщение.

Слу, а что означают твои татухи???

Ничего

Не может такого быть

Может

Не может

Мб я просто люблю звезды,

мб я такой банальный.

Неправда!

Правда

Колись!!!

Они мне напоминают,

что Вселенная больше,

чем я

Чем ты?

Чем все, что мы считаем

важным

Мне тоже нужны такие звезды

Полюбому

Все играют в баскетбол,

а мы сидим на трибунах,

я с книгой,

Типпи – в наушниках.

Марго Гласс тоже сегодня

не занимается,

а сидит рядом с нами

на деревянной скамье.

– Месячные, – поясняет она,

доставая липкий блеск

и размазывая его

по пухлым розовым губам.

– «Тик-так»?

Марго протягивает прозрачную коробочку,

полную крошечных белых капсул.

Одноклассники еще ничем нас не угощали,

кроме презрения,

поэтому я удивлена,

что Марго вообще с нами заговорила.

– Ага, – киваю,

и она вытряхивает

четыре конфетки

в мою ладонь.

– Я вчера говорила своим подружкам,

как мне жаль тебя и твою сестру, – лепечет

Марго. –

Я очень дорожу своим личным пространством.

Это ужасно,

оказаться в такой западне на всю жизнь.

Марго открывает рот

и закидывает туда «тик-так».

– Нас это не беспокоит, – отвечаю.

Марго Гласс почти улыбается.

Ее губы и глаза

тверды и беспощадны.

Я сжимаю в ладошке

горошки

«тик-така»,

и постепенно

сладкая мятная глазурь начинает таять

в моем кулаке.

Лужайка перед домом Джона

завалена пустыми пивными банками,

к забору цепью прикован

ржавый велик с лысыми покрышками.

На окнах дома

решетки,

а стекло входной двери

разукрашено зеленым граффити.

Когда он открывает ее,

на нас бросается веселая немецкая овчарка

и лижет нам руки.

– Фу! – говорит Джон псу

и отводит его в сторонку.

Дом пропах табачным дымом.

Раковина завалена грязной посудой.

Телевизор работает, хотя его никто

не смотрит.

Джон идет к холодильнику.

– Колы? – спрашивает он,

и я заливаюсь краской от стыда:

меньше всего на свете

мне хочется

пить или есть в этом доме.

Кто-то звонит в дверь.

– Ясмин пришла, – сообщает Джон

и бросается открывать.

Тут из ванны вываливается

мужик с седой бородой

и татуированной слезой под глазом.

– Обосраться! – говорит он,