Сара Кроссан - Одно целое [litres]

Каждые несколько минут она залезает

в сумочку

и достает оттуда то «клинекс», то леденцы

от кашля –

все, что «может пригодиться в поездке».

Она меряет шагами комнату.

Она смотрит на часы.

Она опять обновляет страницу.

На выходные приехал папа.

Он готовит ризотто,

не отходит от плиты ни на секунду

и постоянно мешает, мешает рис.

– Постарайся так не волноваться, – говорит

он маме,

а та за его спиной закатывает глаза,

как бы говоря: «Да что ты понимаешь?»

По всей видимости, он уже десять дней

не пил спиртного,

говорит, что ходит на встречи анонимных

алкоголиков,

и хотя мы с Типпи губу не раскатываем,

мама уже вовсю наслаждается его

нормальностью:

смеется над его шутками и восторгается

разваренным рисом.

– Мне кажется, нечестно запрещать

Каролине ехать с ними, –

вдруг говорит мама. –

Уговор дороже денег.

Какой же получится фильм,

если в него не войдет поездка?

Каролина листает наш старый фотоальбом,

выбирая карточки для сканирования.

– Вообще-то, я не против, – говорит она. –

Пол хочет съездить к брату в Бостон,

а бедный Шейн до сих пор болеет.

– Клево, – говорю я,

стараясь не завидовать Шейну

и миллионам нормальных людей,

сердце которых не отказывается работать

из-за простого гриппа.

Снаружи сигналит машина,

папа вытаскивает на улицу наш чемодан и

забрасывает его в багажник Джона.

Мы садимся на заднее сиденье,

пристегиваемся

и машем маме, которая уже заняла наше место

у эркерного окна

и простоит там, как пить дать, до нашего

возвращения.

Папа уходит в дом.

Джон прыгает за руль и смотрит на нас

в зеркало заднего вида. «Бухло не забыли?» –

спрашивает.

Я расстегиваю сумку, а Джон перегибается

через спинку сиденья,

чтобы восхититься

бутылками пива, вина и водки,

которые мы стащили из папиной заначки

на кухне –

она ему пока

без надобности.

– Вы супер! – восклицает Джон. – Ладно,

валим!

Мы едем не больше часа, когда Ясмин

заявляет, что хочет есть,

ей нужен «Бургер кинг»

или еще какая-нибудь подобная гадость,

чтобы скоротать эти бесконечные три часа.

Джон тормозит на заправке,

и Ясмин выскакивает на улицу.

Джон включает радио и достает из сумки пиво,

открывает его.

– Вы что, не идете? – спрашивает Ясмин. –

Ну, убейте хотя бы один бургер!

Ради меня!

Типпи открывает дверь и тащит меня

за собой.

Но я не хочу никуда идти.

Я хочу сидеть с Джоном в машине,

пить с ним запретное пиво

и слушать музыку.

– Пойдем! – зовет Типпи. – Бургеры!

Я не двигаюсь с места.

– Да что с тобой? – спрашивает Типпи.

– Ничего, – отвечаю.

– Тогда пошли! И ты, Джон – давай с нами!

Он мотает головой.

– Не-а. Наслаждайтесь своей нежнейшей

бразильской говядиной сами.

Ясмин показывает ему «фак»

и берет Типпи за руку.

– Больше одной не пей, – наказывает она

Джону,

а в следующий миг мое тело уже на парковке,

ждет столика,

потом ест картошку фри

и оплачивает счет.

Я проделываю необходимые движения,

чтобы поесть в закусочной с Типпи и Ясмин,

но все это время

я мысленно с Джоном:

вот его затылок,

вот изгиб шеи,

его запах,

его голос.

Его всё.

Библиотека завалена старыми журналами

по искусству

и книгами, такими желтыми и сухими,

что кажется,

они треснут посередине, если попытаться

их открыть.

В ванной нет света, а из углов душевой

по стенам

ползет черная плесень.

Кухня усыпана крошечными шариками

мышиного помета

и дохлыми жуками.

Наверху

Ясмин и Джон

переставляют мебель:

вытаскивают из спальни двуспальную кровать

с продавленным матрасом

и ставят ее в самой большой комнате

рядом с другой,

чтобы получилось огромное ложе

на четверых.

Рукавом пальто Ясмин смахивает

паутину с окна.

Джон подметает пол.

Я включаю обогреватель, и мы все стоим

вокруг него

красноносые, озябшие,

сунув руки под мышки.

Этот дом совсем не похож на те загородные

дома,

мимо которых мы проезжали в Хэмптонсе:

молочно-белые виллы с кристально-голубыми

фонтанами

и колоннами,

но он полностью в нашем распоряжении

на целых три дня,

поэтому дохлые жуки, облупившаяся краска

и ржавые трубы

меня совсем не волнуют.

Типпи укладывается к Ясмин, а я

лежу рядом с Джоном.

При свете свечей он читает вслух «Улисса»,

мелодичные строки,

и в них, среди мрака, мерцают неведомые

драгоценные камни.

«Боль, что не была еще болью любви,

саднила сердце его», – читает Джон,

но тут видит, что Типпи и Ясмин закрыли

глаза,

умолкает

и закрывает книгу.

Я кладу ладонь на его руку,

ловлю взгляд.

– Пожалуйста, читай дальше, – молю,

и он соглашается.

Уже разгар ночи,

а мы с Джоном вдвоем,

читаем «Улисса».

– Ты прекрасно читаешь, – говорю я.

– Завтра твоя очередь, – говорит он.

Книга с тихим шелестом закрывается.

Мы гасим свечи.

Джон обнимает меня всем телом

и дышит мне в щеку.

– Спокойной ночи, – шепчет он

и в считаные секунды засыпает

рядом со мной.

Задубевшие, с опухшими глазами,

мы просыпаемся в темноте

и на цыпочках идем на кухню,

где жарим огромную стопку

оладушек

и поедаем их все вместе

с таким количеством сиропа,

что зубы ноют от сладкого.

Рыбаки в высоченных сапогах стоят на скалах,

которые то и дело обволакивает

Атлантический океан –

волны плещут на них,

словно взболтанная шипучка.

Когда рыбаки уходят

с ведрами, полными съедобных морских гадов,

утро пронзает первый солнечный луч.

Небо подергивается румянцем, отпуская тьму.

Краешек горизонта уже ярко-розовый.

– Восход, – говорит Типпи. –

От такой красоты хочется верить в Бога.

– Мне тоже, – кивает Ясмин.

И больше никто

ничего

не говорит,

пока оранжевый шар солнца не встает над

горизонтом.

У всех нас давно онемели

пятые точки.

Это не входило в наши с Типпи списки,

но зато входит

в список Ясмин.

Так что нам есть чем заняться.

Конечно, купаться мы будем

не в яростном море,

где ходят высоченные волны,

готовые проглотить целиком любого безумца,

который осмелится в них войти.

Нет, с нас хватит и

соседского бассейна.

– Он с подогревом,

поэтому хозяйка не сливает воду даже

на зиму, –

поясняет Ясмин. –

Но сама приезжает только по выходным.

У нас целый день!