Сара Кроссан - Одно целое [litres]

Закрываю глаза

и погружаюсь во мрак.

Я очнулась.

Глаза Типпи широко распахнуты

и смотрят на меня.

– Что с нами? – спрашиваю.

– Скоро узнаем, – отвечает она

и обнимает меня.

Мама, папа и бабуля дремлют

в креслах, когда в палату неторопливо входит

санитар,

скрепя резиновыми тапками по линолеуму.

– Поехали, девчонки! –

говорит он

с сильным джерсийским акцентом

и насвистывает,

везя нас в коляске по коридору,

словно бы мы собрались на педикюр,

а не на обследование,

где врачи будут нас щупать, колоть

и просвечивать,

жадно поглощая

наше сокровенное.

Пальцы крестиком на удачу.

Как будто это может повлиять на исход…

Нас переводят

в Род-Айлендскую детскую больницу.

Двести миль от дома –

Ясмин и Джон не могут приехать при всем

желании.

Зато они шлют миллион эсэмэсок в день

и фотки

из церкви:

как они пьют, курят,

в шутку убивают друг друга.

Мы смеемся

и мечтаем скорее поправиться.

Единственный наш посетитель,

если не считать мамы с папой и бабули –

Каролина Хенли,

которая приходит к нам каждый день

и тайком проносит запретные вкусности

типа чипсов и содовой.

Пол и Шейн не приходят.

Каролина молчит о фильме

и о деньгах, которые она заплатила

за возможность подглядывать за нашей

жизнью.

Мне хочется быть скептиком,

но Каролина,

похоже,

и впрямь за нас волнуется.

– Не понимаю, – говорит Типпи,

когда Каролина открывает окно,

чтобы проветрить палату и избавиться

от запаха утреннего бекона. –

Вы заплатили нам кучу бабок,

а теперь,

когда началось самое интересное,

даже не задаете вопросов.

Таких благородных людей не бывает.

Каролина достает из сумочки

бумажный платок

и громко сморкается.

– Я не благородная, – говорит. –

Но я все-таки человек.

– Очень порядочный человек, – добавляет

Типпи

с улыбкой.

Мама привезла наш старый «скрэббл»

и пакет клементинов.

– Где папа? – спрашиваю.

Она показывает на окно.

– Паркуется, – говорит. –

А что? Думали, пошел в кабак?

Я пожимаю плечами.

Мама хлюпает носом.

– Господи, Грейси,

тебе сейчас надо

подумать о себе.

Двери в кабинет доктора Деррика

распахиваются,

и нас завозят внутрь

в широкой инвалидной коляске.

В ожидании вердикта

я крепко держу Типпи за руку.

Но доктор Деррик вердикта не выносит.

Он показывает сканы, диаграммы

и говорит,

говорит,

говорит,

галопом пробегая по расшифровкам

МРТ, эхокардиограмм,

контрастных исследований ЖКТ

и прочих обследований,

которые мы проходили на этой неделе.

Я перестаю слушать и наблюдаю

за птичкой, что скачет по ветке за окном

и заглядывает в кабинет, словно матерый

папарацци.

Наконец папа поднимает руку,

останавливая доктора на полуслове

и говорит:

– Чем это все грозит моим дочерям?

Доктор Деррик постукивает пальцем о палец

в такт настенным часам

и говорит:

– Прогноз на дальнейшую совместную жизнь

неблагоприятный.

Мы молчим.

Он продолжает:

– У Грейс кардиомиопатия,

и Типпи тратит ресурсы своего организма

на поддержание работы ее крайне

дилатированного сердца.

Мы не можем это исправить.

Единственный порядок действий

в долгосрочной перспективе –

трансплантация сердца.

Если мы этого не сделаем,

Грейс будет становиться все хуже и хуже,

пока…

Он смотрит на таблицы, словно в этих строках

кроются ответы на все страшные вопросы.

– Я рекомендую операцию по разделению.

Пока Грейс восстанавливается, мы будем

поддерживать ее медикаментозно

и с помощью сердечной помпы.

Затем она попадет в список ожидающих

трансплантации сердца.

Я не знаю, как уместить

все сказанное

в голове.

Это слишком.

Это слишком.

Я не могла такого даже представить.

И все по моей вине.

По вине моего дурацкого сердца.

– Операция по разделению

в таком возрасте –

большая редкость, –

продолжает доктор Деррик. –

Она подразумевает огромные риски,

особенно для Грейс,

но других вариантов у нас

просто нет.

Он подталкивает к нам стопку бумаг:

пошаговые инструкции того, как

проложить

пропасть

между двумя людьми,

прежде чем вырвать

одному из них сердце.

Внутри все сжимается.

Кровь мчит по венам.

Перед глазами плывет.

– Нет. Ни за что.

Мы остаемся, как были, – заявляет Типпи. –

Попробуйте вставить новое сердце

или что там еще можно сделать,

но не надо нас разрезать.

Не говорите,

что другого выхода нет.

Лицо доктора Деррика каменеет.

– Грейс не попадет в очередь на трансплантат,

пока вы соединены.

Мы ничем не можем помочь ей

в таком состоянии.

К тому же ее лекарства

могут нанести огромный вред

твоему здоровью.

Он умолкает, чтобы дать нам время

обдумать сказанное,

обдумать собственную гибель,

и вновь начинает постукивать пальцем

о палец.

Мы все молча глазеем на доктора Деррика,

как на Бога.

Я отпускаю руку сестры

и расправляю плечи.

Доктор Деррик прав:

вся проблема во мне,

во мне и в моем умирающем сердце.

Он хорошо

все придумал.

– Надо попробовать, – говорю. И за нас

обеих: –

Да, так и сделаем.

Мама белеет.

– Нужно все обсудить. Мы примем решение

завтра.

– Или не примем! – добавляет папа. –

Как это так? Что изменилось?

Почему в одночасье все так изменилось?

Доктор Деррик моргает.

– Когда мы встречались в последний раз,

все было хорошо.

Никаких тревожных симптомов.

Но.

Полагаю…

Полагаю, все дело в гриппе.

Вирусные инфекции часто становятся

причиной

кардиомиопатий.

Просто ужасное стечение обстоятельств.

В кабинете вновь воцаряется тишина.

Птичка улетает,

широко расправив крылья.

А потом заговаривает мама. Она хочет знать

цифры.

Она просит доктора Деррика предоставить ей

сухую статистику:

каковы шансы на благоприятный исход

и что нас ждет в противном случае?

– Полагаю, операция может пройти

успешно, –

и больше ни слова.

Я знаю, что это значит.

Я читала отчеты.

Я читала старые газеты.

Когда сиамских близнецов разделяют,

операция считается успешной,

если выживает хотя бы один из них.

Хотя бы ненадолго.

И это,

на мой взгляд,

самое грустное

в том,

как люди нас

воспринимают.

– Дайте мне цифры, – не унимается мама. –