Сара Кроссан - Одно целое [litres]

из решений

и вся проблема тут в Каролине.

– А может, бросишь пить? –

предлагает Типпи.

Папа моргает

и теребит подушку.

Мы ждем.

И видим, как

его лицо

превращается в пустыню

отчаяния.

– Не могу, – наконец отвечает он, –

я не знаю как.

Это самое искреннее,

что мы от него слышали за последние

несколько месяцев.

Папа не достает

из подвала объемистый черный чемодан,

вроде того, с которым Дракон улетела

в Россию –

чемодан на колесиках, с бирками

и ощущением отъезда в далекие,

прекрасные страны.

Он умудряется

все запихнуть

в красную спортивную сумку.

Со стороны кажется,

что он не уезжает,

а просто собрался в спортзал:

наматывать мили

на беговой дорожке.

Потом он вернется,

улыбчивый и потный.

Но папа съезжает .

Он будет жить

со своим братом в Нью-Брансуике.

Наверно, мне полагается

плакать,

но, когда за папой

закрывается дверь,

слезы не идут –

лишь глубокий вздох

и очень теплое чувство

облегчения.

– Ваш отец тоже уехал? – вопрошает

Каролина,

всплескивая руками.

– Серьезно?

Мы пожимаем плечами.

Пол и Шейн моргают.

Каролина чешет голову.

Затем кладет руки в карманы.

– Ну и ладно.

Может, оно и к лучшему.

Типпи роняет рюкзак,

а Пол,

оператор,

помогает его поднять.

Она, пряча глаза,

выдавливает: «Спасибо».

На Гудзон-стрит

малыш пинает свою маму

и стремглав

бросается прочь,

а она бежит следом

и вопит.

Не знаю почему,

но меня пробивает на ха-ха,

и скоро Типпи уже тоже смеется.

Камера Пола нацелена прямо на нас,

объектив отражает солнце.

Каролина говорит:

– Вы много смеетесь.

Это вдохновляет.

Вы радуетесь жизни,

несмотря ни на что.

А что же еще

можно делать с жизнью,

кроме как радоваться ей?

Проклинать ее? Отрицать?

Нет.

Уж лучше я посмеюсь.

Тем более Каролину это вдохновляет.

Нас часто сравнивают

с Дейзи и Виолеттой Хилтон.

– Потому что вы обе такие красотки, –

поясняет Каролина

со вздохом.

Вот только красота

ничего хорошего не принесла

Дейзи и Виолетте,

если не считать десятка кавалеров-

извращенцев,

что мечтали уложить в койку сразу обеих –

двух по цене одной, –

или хотя бы просто увидеть их без трусов.

Сестры Хилтон родились в 1908-м.

Их продали, как рабынь,

повитухе по имени Мэри,

а та отправила их в мировое турне:

потрясать толпы зрителей

пением, игрой на саксофоне,

шармом и жизнерадостностью.

К нашему возрасту Дейзи и Виолетта

вошли в число самых богатых

артисток своего времени.

Быть может, нам есть чему у них поучиться:

не следует стесняться своего уродства,

наоборот – надо выставить его напоказ:

«Спешите видеть! Спешите видеть!

Двуглавая девица играет в бадминтон!»

Но, как большинство сиамских близнецов,

сестры Хилтон кончили плохо:

публика потеряла к ним интерес,

и они остались без гроша в кармане.

Семь долгих лет они работали

продавщицами в магазине,

а потом вместе погибли

от гонконгского гриппа.

Их нашел сосед.

Надпись на могильном камне гласит:

«Любимые всеми сиамские близнецы».

Как будто к этому

сводилась вся их жизнь,

как будто лишь это

имело значение.

Ребята, которых мы едва знаем,

которые нас избегали с первого дня учебного

года,

начинают подлизываться,

узнав,

что Каролина снимает про нас фильм.

Они подделывают разрешения от родителей,

и все наши одноклассники до единого

предлагают дать интервью,

хоть на пару минут влезть в кадр,

продемонстрировать миру,

какие они добренькие

и свободомыслящие.

Но мы с Типпи уже сказали Каролине,

кто должен попасть в фильм,

кто заслуживает внимания –

уж точно не те, кто всю четверть

делал вид, что нас не замечает.

Звездами будут

Ясмин и Джон.

Каролина и ее группа

ходят за нами повсюду,

камера работает непрерывно –

не дай бог что пропустят.

Я привыкла к чужому присутствию

и почти не замечаю, что кто-то всегда рядом,

когда по утрам мы с Типпи

мечемся по дому, собираясь в школу,

сушим волосы, завязываем шнурки

и уплетаем бублики с маслом.

Иногда мы делаем что-то

совсем обыденное –

подметаем пол, например, –

а Каролина разевает рот

от удивления:

дает нам понять,

какие мы потрясающие.

– Ух ты! – восклицает она, а потом еще раз:

– Ух ты!

Меня это только смешит.

Она заплатила немалые деньги.

Неужели

такую ерунду и скучищу

когда-нибудь покажут по ТВ?!

Здесь просто супер.

Мы целыми днями ТАНЦУЕМ!

Не заставляйте меня возвращаться

в Нью-Джерси…

С любовью, Дракон.

ХХХХХХХХ

Коричневые, желтые и красные

осенние листья

превратились в пыль.

Белое небо разверзлось,

и на мир просыпался снег.

Зима.

Когда мы ковыляем по школьному двору

на французский,

Типпи валится

прямо на гравий,

а я на нее сверху.

Каролина охает,

Пол роняет камеру,

и та с хрустом падает на землю.

Я выжидаю

пару секунд.

Я жду,

когда Типпи

откроет глаза –

и отгонит Каролину

привычным: «Все ОК, все ОК!»

Но этих слов нет. И нет.

Каролина хватает меня за рубашку.

– Я не чувствую ее пульс!

Черт, почему у нее нет пульса?!

А потом:

– Господи, да вызывайте же «Скорую»!

Шейн вызывает.

И врачи уже здесь.

Мы мчим по шоссе

в карете «Скорой помощи»,

из нас отовсюду торчат провода,

и где-то на заднем фоне

орет сирена.

Мое сердце стучит.

Я жду.

Я жду,

когда Типпи откроет глаза.

Но она не открывает.

Потому что на сей раз

все плохо.

Стены палаты белые и чистые –

следы чужих невзгод

отмыты с хлоркой.

Очень яркий свет.

Над толстым старым теликом в углу

висит картина с полем цветущих маков.

Наверно, она призвана успокаивать

и радовать глаз,

но я почему-то думаю

о войне,

о подростках,

которые бегут на заре по полю

и падают замертво,

а под ними расцветают лужи крови.

Кто-то рядом сосет леденец;

я слышу звонкое чавканье

и тихое дыхание Типпи.

Мне хочется заговорить,

сказать ей,

что я готова ехать домой – если она готова.

Но я так устала,

что язык не ворочается.