Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

В разговор включились усатый старшина и сразу погрустневшие девчата:

— Здесь все есть, что надо. Бывает и так, что человека из госпиталя выносят в гробу. Не далее как вчера два гроба пришлось сколачивать. Мало разве эсэсовцев по лесам еще бродит!

— Яцыну тоже такой же сукин… — Родак скомкал проклятие. — Не знаете, где Гожеля и что с девчатами?

Они не знали. Тылюткий бодрствовал всю ночь в дежурке. А Браун, усадив Родака в кабину, отправился на госпитальную кухню, раздобыть что-нибудь поесть старшему сержанту и себе. Здесь он и встретил санитара, от которого узнал о смерти Яцыны.

Девушки из прачечной не преувеличивали. Начальник госпиталя, высокий, грузный полковник, говорил зычным, резким голосом, чуть ли не кричал. При этом энергично расхаживал по своей небольшой комнатенке, тряс серебристой гривой волос и без устали размахивал руками. Родак доложил о себе и уже довольно продолжительное время стоял у двери, не имея возможности вставить хотя бы словечко.

— Все считают нас чудотворцами. И когда нам не удается кого-то спасти — проклинают, клеймят позором, всех собак на нас вешают. Ты тоже, наверное, бог знает что теперь о нас думаешь… Ладно, ладно! Я-то знаю. Но чудес не бывает! Если бы мы его сразу после ранения положили на операционный стол, тогда, может быть… Но теперь… Слишком поздно! Все внутренности повреждены. О нет, чудотворцы могут быть там, на небе, а мы не чудотворцы! Поляк! Союзник! Подлечили, называется! Что же ты ничего не говоришь? А про себя думаешь именно так! И еще хочешь забрать его с собой. В такую-то жару! А предписания не позволяют. Больше я балагана не потерплю. Война закончилась! Смешно сказать. Закончилась, а люди продолжают гибнуть… Рядом со своими, говоришь, похороните? А разве погибшему бойцу не все равно, где его похоронят? Меня могут зарыть где угодно. Даже из пушки могут меня выстрелить. Хорош бы я был, если бы мой труп захотели увезти в Тбилиси. Ты никогда в Грузии, в Тбилиси, не был? Ну так что ты тогда видел на этом свете, молодой человек? Сколько тебе лет? А мать у тебя есть? Извини. Так… Разрешение я тебе, конечно, дам, скажу, чтобы тебе выписали соответствующий документ. Рядом со своими всегда лучше. А ты, старший сержант, садись, что торчишь как пень? Садись, здесь же не армия, а всего лишь госпиталь…

Грозный, шумный полковник не только велел Родаку сесть, не только угостил его стаканом крепкого чая, но и без особых возражений согласился оставить в госпитале Клару. То, что она останется здесь, решила, собственно говоря, симпатичная врач-капитан, которая во время их разговора вошла в кабинет начальника.

— Это вы привезли больную польку? — взглянула она на Сташека.

— Так точно.

— Здесь госпиталь, это верно, — вставил, на этот раз уже более мягким и спокойным голосом, полковник, — но госпиталь военный. Надеюсь, вы понимаете, что у нас нет надлежащих условий? Если только Нина Филатовна возьмется. Что с ней?

— Типичная реактивная депрессия. Страхи. Думаю, что больную можно все же вылечить. Представьте себе, Нодар Давидович, наши девчата и та полька, которая приехала с больной, рассказывали мне, что она сразу как-то оживилась, увидев белые халаты, лекарства, медицинскую аппаратуру и инструменты — одним словом, госпиталь. Сказала даже, что хочет работать здесь.

— Так, так, интересно. Продолжайте, пожалуйста, Нина Филатовна. А не кажется вам, что наш госпиталь, вся эта обстановка что-то напомнили ей?

— Вот именно. Девушка, которая приехала с ней, говорит, что больная была санитаркой во время восстания в Варшаве.

— Варшава… Сплошные руины. Я шел через этот город. Значит, сможем мы как-то помочь этой девушке?

— Попытаемся. Ее можно было бы поселить с нашими девчатами. Больная — спокойная. Только придется тогда остаться и той другой, иначе как мы будем с ней объясняться, да и больная к ней привыкла.

— Понятно, Нина Филатовна. Хорошо, пусть остаются. Только не думай, старший сержант, что мы чудотворцы. — Полковник снова повысил голос и встал из-за письменного стола.

— Понимаю, товарищ полковник…

— Что ты понимаешь! Привез мне живого, а я возвращаю тебе труп. Что ты, парень, понимаешь…

— Товарищ полковник, разрешите задать вопрос?

— Ну?

— Здесь в госпитале лежит мой товарищ, друг…

— А, тот поляк, раненный в ногу? Через две недели может гулять на свадьбе.

— Спасибо, но речь идет не о нем, а о русском. Иване Воронине…

— У него ампутированы обе ноги. А откуда ты его знаешь? Ты же поляк, а он — русский, ты воевал в своей армии, а он в своей…

— Я познакомился с ним в Сибири. А потом мы вместе с ним сбежали на фронт…

— Сопляки! Засранцы! На фронт сбежали! Вы слышите, Нина Филатовна? Герои! — Взволнованный начальник госпиталя бегал по комнате. — Что, вы думаете, без вас эта проклятая война не обошлась бы? До Берлина не дошли бы? Видал я таких! Всю войну мне их привозили. Сопливые мальчишки. Нет, вы все думаете, что врачи — это чудотворцы. И когда мы кого-то не сумеем спасти, дохлых собак на нас вешаете. Мы не могли спасти твоему другу ноги, потому что у него их, откровенно говоря, не было. Одни только клочья. Ему грозила гангрена… Но без ног люди тоже живут. Подберут ему протезы, сегодня это не так уж сложно. Дело, сынок, заключается в том, чтобы не пасть духом, не поддаться слабости. Мужественный парень этот твой Воронин, сильный. Настоящий мужчина. Стоящий у тебя друг. Думаю, что скоро начнем учить его ходить…

Возле машины Родака ждал Гожеля.

— Ты уже знаешь?

— Встретил Тылюткого… Черт бы побрал. Такой парень, такой парень! Так радовался, что скоро демобилизуется. Жена молодая, годовалый ребенок. В партизанах навоевался, по лесам побродил, до Берлина дошел. И вот тебе на… Забираем его?

— Начальник госпиталя разрешил. А как у тебя, с батальоном разговаривал?

— Не удалось. Не могли соединиться. Знаешь, комендант города хочет с тобой поговорить. Они этого немца оставляют у себя. «Как это, говорю, ведь я же его взял в плен, отвечаю за него и должен доставить в свою часть». А они мне на это — не все ли равно, у кого фриц будет сидеть в каталажке, а им он нужен, это, кажется, какой-то важный эсэсовец и подходит им для комплекта…

Было далеко за полдень, когда они отправились в обратный путь. Дубецкий остался в госпитале, поэтому за рулем сидел Родак. Рядом с ним, в кабине, — Тылюткий, а в кузове — гроб Яцыны, Гожеля и Браун. Чтобы добраться в Зеленое до наступления ночи, Родаку пришлось все время жать на газ. Тылюткий молча и тупо смотрел вперед.

— Выдадим тебе справку, сержант, пленный все равно записан на твой счет. А у нас к нему есть несколько вопросов. Этот мерзавец был со своей дивизией на Украине. И ему придется за все ответить.