Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

— Ну как дела?

— Ее совершенно не узнать. Как только попала в госпиталь, сразу ожила. Уже вчера вечером, когда девчата забрали нас к себе, Клара словно очнулась от летаргического сна. Вначале вспоминала Варшаву, восстание, госпиталь. Надела халат и разговаривала со мной совершенно нормально. Спрашивала, что мы будем здесь делать. Я сказала, помогать раненым, что здесь лежат и наши солдаты. Обрадовалась, ей сразу же захотелось пойти, как она выразилась, на дежурство.

— О Яцыне она знает?

— Что ты! Упаси бог.

— Докторша говорит, что ты должна какое-то время побыть с ней. Как ты, согласна? А мы забираем Яцыну и сразу же возвращаемся в батальон.

— Если надо — останусь. Жаль мне ее…

Скрипнула дверь. Выглянула Клара.

— Эва, где ты? — Ее взгляд был совершенно осознанным.

В глазах мелькнуло удивление, когда она заметила Родака. Сташек не знал, как вести себя. Боялся испугать ее.

— Я здесь, Кларочка. Разговариваю с паном сержантом, не узнаешь его? Это с ним мы приехали вчера.

Клара взглянула на Родака раз-другой. Видно было, что она пытается что-то вспомнить, но так и не вспомнила. Родак улыбался и по-прежнему не знал, как вести себя.

— Ну да. Раненых в госпиталь привезли. И вы ехали вместе с нами.

— Это пан сержант Родак. Не узнаешь?

— Нет, не узнаю, — прошептала она. — Эвочка, а когда мы пойдем к раненым? Наверное, уже пора идти на дежурство.

— Пойдем, Кларочка, только надо спросить сначала у докторши. Заканчивай вытирать пыль, а я сейчас вернусь.

— Хорошо… А вы, пан сержант, останетесь с нами? — Она обратилась к Сташеку и посмотрела на него огромными, вопрошающими глазами.

— К сожалению, я должен возвращаться в часть. Но я буду сюда приезжать и обязательно навещу вас.

— Ну тогда до свидания. — Впервые он увидел на ее осунувшемся лице грустную, застенчивую улыбку.

— До свидания, Клара…

Движение на шоссе было небольшим. Изредка навстречу проезжал военный грузовик. По обеим сторонам дороги, в низинах, колыхались хлеба, поблескивала в лучах заходящего солнца гладь озер. Людей почти не было видно. А вокруг раскинулась невозделанная земля. Повсюду мотки колючей проволоки, стальные противотанковые «ежи», разбитые, покореженные, ржавеющие танки, орудия, автомашины и обозные повозки.

— Какие-то люди… Подают знаки, просят, чтобы мы остановились. Наверное, хотят, чтобы мы их подвезли, — отозвался Тылюткий.

— Вижу. — Сташек притормозил. На небольшом подъеме дороги он уже давно заметил шедшую, по обочине женщину с двумя маленькими детьми. Она шла с большим узлом за спиной и держала за руку меньшего ребенка. Второй вышел на дорогу и махал рукой. «Студебеккер» остановился.

— Спроси, чего хотят.

Тылюткий открыл дверцу.

— Куда идете?

Женщина быстро заговорила по-немецки. У нее было умоляющее выражение лица, и она, без устали жестикулируя, показывала на детей. Девочка, которую она держала за руку, была лет четырех, а мальчик чуть постарше.

— Ладно, ладно! — Тылюткий захлопнул дверцу. — Поехали, это какая-то немка. На автомашине, видите ли, захотелось прокатиться, еще чего!

Родак выключил мотор и вылез из машины. Женщина снова начала что-то объяснять. Тогда он крикнул Брауну:

— Что она говорит?

— Просит подвезти до соседней деревни — с самого утра на ногах и дети устали.

— А зачем ей туда?

— Говорит, что она оттуда родом.

Женщина поняла, что разговор идет о ней. Плача, показывала на детей. Девочка, тоже готовая расплакаться, усердно сосала палец. Мальчик смотрел исподлобья и громко шмыгал носом.

— Ну что, возьмем?

— Возьмем, жаль детишек, — поддержал его Гожеля и тоже спрыгнул из кузова на дорогу. — Только вот гроб, как бы детишки не испугались.

— Ты прав. Тылюткий, пересядь в кузов.

— Уступить место немчуре? Да ее Ганс схватил бы польского ребенка за ножку и шмякнул бы о…

— Поменьше болтай, а полезай лучше в кузов. Нечего терять время. Ты же не Ганс… Браун, скажи ей, чтобы залезала с детишками в кабину, а свой узел пусть забросит в кузов. И пусть покажет, где остановиться…

Женщина была еще нестарой, но лицо у нее было изможденное, все в морщинах, а руки — жилистые, натруженные. Она держала на коленях девочку, которая без устали сосала палец. Мальчик сидел между матерью и Сташеком и внимательно наблюдал за его движениями. «Ее Ганс схватил бы польского ребенка… Странный человек этот Тылюткий. Но по-своему прав. Страшно слушать, что люди рассказывали о немцах. Но война ведь окончилась. Что должно быть с этими немцами, то и будет. А дети есть дети. Славная эта малышка. Интересно, как ее зовут. Наверное, Эльза, Инга или Марта». Девочка будто почувствовала, что он думает о ней, посмотрела на него. Родак улыбнулся и подмигнул ей. Ребенок смутился, вынул палец из ротика. Родак достал из ящичка под рулем кусочек спрессованного сладкого кофе и протянул девочке. Та засмущалась. Мать что-то сказала ей. Малышка взяла и начала с жадностью есть.

— Danke schön [5] Большое спасибо! (нем.) , — сказала женщина. Другой кусочек Сташек отдал мальчику.

— Danke. — У мальчугана был тихий, испуганный голос.

Сташек прибавил газу. Он разозлился на себя, как всегда, когда не был уверен, правильно ли поступает. В конце концов, какое ему дело до этих немецких детей! Если бы их отцы не начали войну, не было бы всего этого, не было бы несчастий, смертей. Ведь он солдат армии-победительницы, находится на исконной польской земле и должен дать им это почувствовать. Кому? Этой изнуренной, перепуганной женщине, этим ни в чем не повинным малышам? «Ее Ганс схватил бы польского ребенка…» Дети грызли кофе, так что за ушами трещало. Из-за поворота показались какие-то строения. Женщина начала что-то говорить, и Сташек догадался, что она собирается сойти. Он остановил машину у двора, который она показала. Старенький кирпичный домик с крышей, поросшей мхом. Овин. Конюшня. Да, небогато. Двор казался вымершим. Хотя нет, спустя мгновение на крыльцо, заросшее диким виноградом, вышла старая женщина, мать, а может быть, свекровь. Когда он нажал ногой на стартер, то краешком глаза успел заметить, как девочка и мальчик махали руками на прощание… Сержант Тылюткий сидел надутый. «Сердится, наверное, за то, что я отправил его в кузов. А, черт с ним. И все же, чем эти дети провинились перед ним?»

— Странный ты человек, Тылюткий. Ну и что такого, что мы их немного подвезли?

— Они бы тебя подвезли, как бы не так.

— Я же тебе говорил, что мы — это не они. Скажи, чем эти дети или эта баба виноваты?

— Это же немцы!

— Немцы тоже люди.

— Для меня — никогда! Я бы их всех вырезал под корень до пятого колена.

— Чепуху болтаешь. С бабами и детишками мы не воюем. Да и война уже закончилась…