Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

Рано утром их разбудила Ульяна.

— Вставайте, ребята. Дед Ефим помер…

Умер он тихо, спокойно. Заснул и не проснулся. Предрассветный холодок разбудил Ульяну. Огонь почти совсем погас. Она поднялась, чтобы подбросить в костер хворосту. Дым низко стлался, тянул к реке, над которой стоял молочный туман. Она подумала про себя: «Только бы дождя не было». Наклонилась, прикрыла Нюрку, подошла к деду. Тот лежал с широко открытыми глазами, и казалось, что смотрит на реку. Но глаза его были мертвы…

До базы оставалось идти еще больше недели. Поэтому надо было похоронить деда здесь, на берегу реки. Выбрали сухое место под огромным кедром, на солнечном склоне, откуда открывался вид на реку. Женщины начали копать могилу. Первые двадцать-тридцать сантиметров дело шло еще ничего, а потом началась промерзшая на большую глубину земля, тверже скалы. Под ударами топоров она звенела со стоном и разлеталась острыми комьями во все стороны. Ребята с Наташей и Ульяной отправились срубить сосну на гроб. Заготовили клинья из березы и лиственницы. Ульяна прочертила углем линию вдоль ствола дерева и велела вбивать по ней клин за клином. Толстая сосна раскололась сначала пополам. Из каждой половины они наделали толстых дранок. Гвоздей у них не было. Поэтому они связали стенки гроба как крепят углы деревянных изб, а потом еще обмотали березовыми прутьями, согнув их над огнем. Женщины закрыли деду медяками глаза, обмыли его, как могли и как того требовал обычай. А он спал себе, став как-то сразу меньше ростом, чем при жизни, и еще больше поседев. Закопали деда Ефима поглубже, обложили могилу большими камнями — чтобы людям легче было найти и чтобы дикие звери не раскопали. А на лиственнице женщины вырубили еще и крест…

Кто-то тормошил Родака за плечо. Он открыл глаза. Рядом стоял Браун.

— Дружище, ты что, всю ночь будешь на подножке маяться? Чего не разбудил меня?

— Пустяки. Да я, собственно говоря, и не спал. Не мог…

— Полезай в кабину, вздремни немного, а я пока здесь осмотрюсь.

Полуживой от усталости, Родак не сопротивлялся. С трудом забрался в кабину «студебеккера», повалился на сиденье и тотчас же уснул…

Он не знал, сколько времени проспал. Очнулся, когда солнце стояло уже высоко и изрядно припекало. Возле машины никого не было. «Где же Браун? — лениво подумал он. — Пожалуй, схожу навещу Ваню, Яцыну, что еще успею сделать — сделаю, и пора возвращаться в батальон. Хорошо бы где-нибудь умыться. Наверное, вон в той пристройке есть вода». Ему повезло. Это была прачечная госпиталя. Возле нее крутился какой-то пожилой усатый солдат. Через открытую дверь валили клубы пара, пахло мылом.

— Можно здесь где-нибудь ополоснуться?

— Хочешь — заходи внутрь, а хочешь — полью из шланга.

— Полей — если тебе нетрудно.

Сташек расстегнул ремень, снял мундир, начал стаскивать рубашку. И тут вдруг услышал громкий смех и веселые шутки девчат. Их там было много, стирали белье.

— Давай сюда союзничка, мы его сейчас искупаем.

— Девчата, гляньте, какой красавчик.

— О, он уже даже раздевается.

Пожилой боец протянул ему кусок серого мыла. Из шланга хлынула теплая вода, и намыленное лицо тотчас обрело свежесть.

— Далеко стоите, если не секрет? — спросил солдат.

— Какой там секрет! Полей еще немного. В имении, километрах в ста отсюда.

— Ну, как там у вас, демобилизуют?

— По-всякому. Мы, например, превратились в крестьян. Пашем, сеем.

— Самое время для сева! У нас, на Кубани, хлеба уже ого-го! А здесь север, все запаздывает. Нас тоже еще держат, а уже пора бы по домам. Вам-то, молодым, что — куда бы вас судьба ни забросила, везде найдете жен, а пожилые тоскуют по дому. У меня, например, четверо детишек, баба, колхоз.

— Долго держать, наверное, не будут, война-то окончилась.

— И я так думаю. Другое дело, что мы здесь еще нужны. Хотя бы этим раненым. Мучаются, бедняжки. А среди них есть и такие, которые не знают, возвращаться им домой или нет. Один без глаза, другой без руки или ноги. Пока шла война, понятно… А теперь наступают другие времена. Надо иметь руки и голову для работы. Подожди, у тебя на шее осталось немного мыла. Так, теперь все в порядке…

Сташек вспомнил Ваню, вчерашний вечер, их неожиданную встречу. Он никак не мог себе представить, что его друг — калека.

— Ну, спасибо, освежился немного. — И он протянул руку за рубашкой, хотел вытереться ею.

— Подожди, дам полотенце.

— Да не надо! — Сташек хотел как можно скорее улизнуть отсюда, чувствовал, как девчата поглядывают и судачат о нем.

Но пожилой боец крикнул, чтобы принесли полотенце. Девчата с минуту хихикали, а потом вытолкнули вперед самую смелую.

— Пожалуйте полотенчико. Чистенькое, извините, что не вышитое! — У девушки было не очень красивое, широкое, румяное лицо, большие голубые глаза и приятная улыбка. Пышная грудь неспокойно вздымалась.

— Спасибо, зря вы так хлопочете.

— Какие там хлопоты, мы их целую кучу настирали. А ты действительно поляк?

— Что, сомневаешься?

— По-русски говоришь нормально. Только мундир у тебя другой.

— Я жил у вас несколько лет.

— Тогда другое дело. Надолго приехал?

Подошли остальные девчата. Окружили Сташека, каждая вставляла свое словечко в разговор.

— Как только улажу все дела, сразу же отправлюсь в часть.

— Вот видишь, Ленка, ну и не везет же тебе. А как бросилась, бедняжка, к нему с полотенцем!

— Отстань, глупая…

Милыми были эти девчата. И этот пожилой, усатый боец, как оказалось, их начальник. Не успел Сташек и глазом моргнуть, как они сменили ему рубашку на чистую, принесли кружку кофе и ломоть хлеба с тушенкой. Он с жадностью уплетал, только теперь почувствовал, как чертовски голоден — со вчерашнего дня во рту не было маковой росинки. От девчат узнал, что начальник госпиталя — полковник.

— Седой такой, грузин. Выглядит грозно, кричит по любому поводу, но на самом деле — душа-человек.

— Наверняка согласится! — воскликнули они хором, когда Сташек поделился с ними своими сомнениями, возьмет ли он на лечение Клару…

Возле прачечной разыскали Родака сержант Тылюткий и Браун. Когда он взглянул на их озабоченные лица, особенно на санитара, сразу понял, что-то случилось.

— Что с вами?

— Я-Я-Яцына умер, — пробормотал, заикаясь, Тылюткий. — Я же говорил вчера, что если он будет жить, то…

— Когда? — перебил его Родак.

— Под утро…

«Это уже второй солдат из моего взвода, который погиб после войны. Что теперь делать? Заберем его в батальон. Пусть покоится рядом с Ковальчиком, пусть боевые товарищи проводят его в последний путь. Надо идти к начальнику госпиталя».

— Раздобудьте где-нибудь большой ящик или гроб. Может, есть здесь какая-нибудь мастерская?