Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

Раннее утро. В низинах еще лежит туман. Ракета. Сигнал к бою. Едва успеваю загрузить боеприпасы. Т-34 устремляется вперед. Десант уже давно спрыгнул. Перепахиваем немецкие окопы, подавляем огневые точки. И тут из-за какой-то хаты начинают лупить по нас «фердинанды». Слышу в шлемофоне: «Бронебойным заряжай!» Потом снова. И снова! Вдруг яркая вспышка, грохот, резкая боль. В глазах потемнело, в горле пересохло. Механик мертв. Раненый радист стонет. Танк стоит. Броня на правом борту разворочена. Чувствую — горим. А тут по нас опять — бабах! Видимо, «фердинанд» серьезно взялся за нас и решил, сукин сын, добить. Командир, старшина Вася Климов, кричит:«Уходим, ребята!» Склоняюсь над радистом — он без сознания. Хочу помочь ему, вытащить наверх, но ноги не слушаются — подгибаются, как у тряпичной куклы. Чуть было сам не потерял сознание. Огонь и дым заполнили весь танк. Хватаюсь руками за выступы, подтягиваюсь к люку и переваливаюсь через борт. Убей, больше ничего не помню. Очнулся в полевом госпитале. Чувствую себя ничего. Хотел было подняться, встать. Не получается. До сегодняшнего дня жалею, что у меня не было под рукой пистолета…

Сташек вышел из госпиталя поздно ночью. Его прогнал дежурный врач. Светила луна. Было тепло. Пахло сиренью. Попискивала какая-то ночная птица. Браун храпел в кабине. Сташек подумал, что будить его нет смысла. Присел на подножку, оперся спиной о крыло автомашины. Прямо перед ним темнело мрачное здание госпиталя. Кое-где в окнах светился затемненный свет, мелькнула тень склонившейся над раненым медсестры. Свет горел и в угловой палате, на втором этаже, где лежали Яцына и Ваня Воронин…

Сташек знал Ваню по поселку, как и многих других ребят, но познакомились они по-настоящему и подружились лишь на вырубке, в бригаде. Ульяна выделила им лошадь и велела стаскивать бревна к берегу Поймы. Ох, и наработались они тогда, а еще больше намучились с упрямыми, полудикими монгольскими лошадками. Сташек с детских лет любил лошадей, и поэтому ему было легче. Ваня готов был обменять табун арабских скакунов на один хороший трактор. Он дал слово, что весной поступит на курсы трактористов, а может даже шоферов.

— Послушай! Да одним «челябинцем» можно захватить сразу с десяток бревен, и в два дня мы бы со всем этим управились. А эта дикая скотина не только не хочет тащить одно бревно, но еще кусается и брыкается.

— Да, на тракторе ты бы сюда, конечно, заехал! Тут даже танк не пройдет. А с лошадью, браток, обращаться надо ласково.

Там же, на вырубке, начались их нескончаемые разговоры и мечты о фронте. Ребята, перебивая друг друга, делились самыми фантастическими помыслами, ни минуту не задумываясь над тем, что могут погибнуть на войне. Их юношеского оптимизма, веры в счастливую звезду не омрачали все чаще приходившие в таежный поселок похоронки. Вскоре после Вали извещения о гибели мужей получили Наташа и Ульяна. О своем отце Сташек по-прежнему ничего не знал. Отец Вани погиб на фронте в первые месяцы войны…

— Только одно-единственное письмо дошло до нас. Отец написал его незадолго до гибели, а спустя несколько дней — потом мы сравнили даты письма и похоронки — его уже не было в живых. Даже неизвестно, как и где погиб. Военная тайна. «Ваш муж, Дмитрий Иванович Воронин, пал смертью храбрых, защищая Советскую Родину в борьбе против немецко-фашистских захватчиков». И все. Батя у меня был мировой. Веселый. На охоту в тайгу с собой брал, на деревья научил лазить, кедровые шишки срывать.

Ваня знал и понимал тайгу не хуже деда Ефима. Иногда они ходили на охоту. Ваня почти никогда не промахивался. Сташек восхищался им — что тут скрывать. Зато Сташек брал над ним верх, когда вечерами женщины одолевали его просьбами, и он рассказывал о Польше, о больших городах, автомашинах и поездах. Ваня поезд видел только в кино. С берегов Поймы до железной дороги было много сотен километров. А в городе Ване побывать пока не довелось. Да и не все женщины могли этим похвастаться. Только дед Ефим снисходительно слушал рассказы Сташека, поскольку он — участник двух войн и одной революции — отмахал по железной дороге от Владивостока до Перемышля и обратно.

— Ну и что из того, что где-то там есть поезда и самолеты? Одно несчастье от них простому человеку, да и только. Если бы не эти адские машины, то и Гитлер так далеко бы не дошел. А может, и войны совсем бы не было…

…Солнечный, теплый день — предвестник весны. Тает снег. Ваня и Сташек наткнулись на небольшую кедровую рощу. Высокие, красивые деревья. Шишки еще не все осыпались. А в них орехи — маслянистые, сладкие, вкусные. Только как к ним подступиться? Сташек стоит, задрав голову, и смотрит, щуря глаза от солнца.

— Ну что ж, попробуем что-нибудь придумать. Дай-ка мне свой ремешок.

Ваня связывает узлом два ремешка, скидывает валенки, надевает ремешки на ноги, обхватывает руками толстый ствол кедра и карабкается вверх. Ноги его работают, как пружины: раз, раз, раз. Вот уже и крона дерева. Ваня перелезает с сука на сук. Вниз летят кедровые шишки, разлетаются во все стороны темно-коричневые вкусные орешки.

— Ну что? Забрался? — доносится сверху голос Вани.

Сташек восхищен ловкостью друга. А тот так же быстро, словно по канату, спускается вниз.

— Вкусные! — хвалит Сташек орехи.

— Никогда не пробовал?

— В Польше кедры не растут.

— А я яблок не пробовал. Апельсины, лимоны, даже фиги до войны в магазин привозили. А вот яблок, представь себе, никогда не видел.

— У моего деда в Польше большой сад. Знал бы ты, какие там растут яблоки, груши, сливы!

— Сушеные сливы и груши я ел. В компоте. А твой дед, наверное, настоящий кулак, раз имеет такой сад. Да еще хозяйство, несколько лошадей…

— У вас так, а у нас по-другому.

— Послушай, Сташек, не сердись. А почему поляки не бьют вместе с нашими немцев на фронте?

— Бьют-то, наверное, бьют. Ведь война идет по всему свету. У нас с Гитлером свои счеты, еще с 1939 года. Мой отец уже тогда воевал. И теперь ушел сражаться с немцами. Все время мне об этом рассказывал. А ты думаешь, я что-то в этом понимаю или знаю, почему и куда их увели? От отца нет никаких известий.

— А сколько еще ваших сидят в тылу, не идут на фронт.

— Не идут, потому что их не берут. Не бойся, поляков уговаривать воевать не надо. А уж особенно против немцев. Раз ваши не берут, вот наши и не идут.

— Не сердись, Сташек, я не хотел тебя обидеть. Просто так спросил. А впрочем, что мы оба знаем…

…Канун весны. Солнце поднимается все выше и выше. Тает снег. С веток капает. С шумом падают на землю шапки мокрого снега. Птиц в лесу становится все больше. Только по вечерам еще хватает мороз и держится всю ночь. Утром на солнце тают длинные сосульки. Все бревна стащили уже к реке. Женщины собирают ветки, складывают в большие кучи и жгут. Работы на всех уже не хватает, и несколько женщин вернулись в поселок. Вместе с ними Ульяна отправила лошадей и деда Ефима. К весне дед совсем ослаб, простудился, о чем свидетельствовал появившийся у него затяжной и сухой кашель. Он почти никуда не выходил, лежал все время на печи. Только изредка, когда солнце припекало, кряхтя, слезал с печи, усаживался у стены, грелся на солнышке и смотрел на темневшую от грунтовых вод реку.