Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

Первые два дня они приводили в порядок зимовку. То трещины в печи надо было замазать глиной, то дыры в стенах мхом законопатить. Хворосту натаскать, а то как ударят трескучие морозы или поднимется снежная метель, носа наружу не высунешь, сушняк всегда должен быть под рукой. У деда Ефима работы было больше всех, поскольку он был единственным, кто во всем разбирался и все умел. Всякие хиханьки-хаханьки прекращались, и бабы слушали старика покорно, как овечки. В первый же день после обеда дед Ефим взял с собой Сташека, и они отправились искать звериные тропы, ставить силки на зайца-беляка. Сибирский заяц хитер, едва выпадет первый снежок, он из серого превращается в белого, как ангорский кролик, и на снегу его не заметишь. Это он от лисицы, волка и ястреба в белую шубку рядится. А не от человека. Человек, выросший в тайге, охотник и следопыт, как хотя бы дед Ефим, знает, что заяц должен чем-то питаться и что он больше всего любит. Там его и ищи. Кусты ежевики, заросли терновника, ольхи, молодой сосняк — здесь беляки охотнее всего кормятся, протаптывают к ним свои стежки-тропинки. И вот на такой заячьей тропке они ставили сплетенные из конского волоса петли-силки, смазанные смолой, чтобы лучше скользили. Ставили вечером, чтобы иней, свежий снежок припорошил их, замаскировал. А утром, если лиса-плутовка или изголодавшийся матерый волк не опережали, они довольно часто вынимали из петли окоченевшего от холода зайца.

На другой день Сташек с дедом Ефимом отправились ловить рыбу на притоках Поймы. Пойма — лесная река, из тайги вытекает и где-то в тайге исчезает. Летом — извилистая и норовистая, с неровным дном и переменчивым течением. В излучине почти замирает, крутит водоворотами и еле ползет, подмывая берега. И вдруг вырывается узким каменным ущельем, мечется меж скалистых берегов, словно встревоженная верховая лошадь, бурлит, грохочет водопадами. Дикая, дремучая река, но рыбы в ней полно, не счесть. Летом любая баба или ребенок поймает рыбу в Пойме. Другое дело — зимой, когда мороз сковывает реку метровым ледяным панцирем. Вооруженные топорами, они шли по замерзшей реке. Дед Ефим опирался на длинную деревянную острогу с железным наконечником. Время от времени останавливался, оглядывался, всматривался в берега, постукивал острогой по льду и шел молча дальше. Чаще всего он останавливался там, где в Пойму впадал какой-нибудь приток. Сташек начал было сомневаться в успехе их вылазки, дело клонилось к вечеру, багровое зимнее солнце садилось уже за гору, крепчал мороз. Так они дошли до того места, где в Пойму с левого, равнинного берега впадала небольшая речушка, которая не только врезалась в Пойму, но еще и подмывала ее правый, высотою в несколько десятков метров гранитный берег. Нетрудно было догадаться, что в этом месте, где сливаются два речных потока, образуется водоворот и дно глубокое. Более темный, зеленоватого цвета лед указывал на то, что река здесь меньше промерзает, чем на мелководье. Дед посмотрел, постучал, опустился на колени, приставил ухо ко льду, с трудом поднялся, отряхнул колени, трижды по-православному перекрестился, очертил у самого берега на льду небольшой квадрат, отложил в сторону острогу, вытащил из-за пояса топор, поплевал по привычке на рукавицы и произнес первые за все то время, что они шли, слова:

— Ну, сынок, с богом, вот здесь и прорубим прорубь. Место глубокое, значит, и рыба должна быть.

Упорно долбили они звенящий, брызгающий острыми осколками лед. Десять, двадцать сантиметров. Вода! Раскалывают пополам льдину, вытаскивают ее по кусочкам наверх. Над прорубью поднимается пар. Дед и Сташек молча опускаются на колени и глядят в прорубь. Ждут, высматривают рыбу, которая — если она здесь есть — должна всплыть, чтобы глотнуть воздуха. Проходит минута, вторая, десятая. Есть! На поверхности появляется одна, другая. И в небольшой проруби начинает бурлить и клокотать вода. Некоторые более крупные и сильные рыбы бьются о воду, подпрыгивают вверх. Сташек не верит своим глазам.

— Ну и рыбы же здесь! Жаль, не взяли с собой ковша. Чем теперь будем брать ее?

Дед Ефим, не скрывая удовлетворения, снисходительно улыбается.

— Ковш возьмем завтра. А сегодня будем таскать рыбешек вот так! Вот так! — И каждый ловко нанесенный удар острогой попадает в рыбу. Дед раз за разом выбрасывает на лед добычу: то щуку, то окуня, то жереха, то большую с красными плавниками плотву. Рыба секунду трепещет, бьется о лед, но почти тотчас же застывает и превращается на сорокаградусном морозе в ледяную сосульку. — Ну, — говорит дед, — сегодня на уху хватит, а за остальной придем завтра. Пора возвращаться на зимовку, сынок, а то как бы ночка темная не застала нас здесь.

Сташек собирает в охапку, как дрова, замерзшую рыбу. Переживает только, как бы до завтрашнего дня рыба куда-нибудь не ушла. Дед, теперь уже более разговорчивый, успокаивает его, рассказывает по дороге о рыбьих повадках.

— …Рыба хотя существо и водное, однако без воздуха жить не может. Задохнется подо льдом или замерзнет на мелководье. Понимает она это или нет, но то, что хитра, — это уж точно. Как только лед начинает расти, не пропускает воздух, рыба ищет глубину, прибрежные ямы. Целые стаи их там собираются. Теперь-то уж такой рыбы мало, исчезает почему-то, да и человек не щадит ее, а вот раньше! Помню, когда я еще был таким, как ты, мальчонкой и со своим, блаженной памяти, отцом ходил искать ямы, то, бывало, пару саней, груженных рыбой, из одной такой проруби привозили…

Только на третий день вывела Ульяна свою бабью бригаду на работу. Шла первой, закутавшись в толстый шерстяной платок, в подпоясанной веревкой телогрейке, в стеганых ватных брюках, в белых по колено валенках и словно былинкой размахивала небольшим топориком. Следом за ней семенили остальные женщины. Сташек и дед Ефим замыкали шествие. Ульяна вела все время вверх, пробираясь сквозь дремучую тайгу с могучими соснами и лиственницами. Они отошли от зимовки километра на два, наконец Ульяна вывела их из глубокого яра на склон горы. Остановилась. Уставшие женщины тяжело дышали, клубы пара на морозном воздухе вырывались при каждом выдохе.

— Ну, Ефимыч, что скажешь? — спросила Ульяна, показывая рукой вперед.

Она прислушивалась к советам старого опытного охотника. Ефим — по своему обычаю — поглаживал бороду, смотрел и долго молчал.

— Может быть, Ульяна, вполне может быть. Лес подходящий, место чистое, лошадь проедет и берег высокий, годится для спуска леса. Лучшего бы и я не выбрал.

На широком склоне горы, полого спускающемся к обрывистому берегу реки, раскинулся молодой сосновый бор, и деревья там — одно выше другого. Они должны были отыскивать и рубить рослую, не очень толстую, но высокую, прямую и стройную, как колонна, корабельную сосну. Именно такой однородный древостой и нашла Ульяна на месте давнего пожарища в глухой тайге.