Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

— Искорежены, вросли в землю. Груда железа. Не сумеем.

— Надо достать где-то взрывчатки, и все будет в порядке.

— Хорошо, я поговорю с саперами. А пока, ребята, может, вон тот окоп засыплем.

— Да, рубка здесь, видать, была страшная!

— Столько танков на таком небольшом участке!

— А помнишь, под Мирославцем? Но там с нами шли тяжелые танки ИС, а их ни один немецкий снаряд не брал.

— Как только такой бункер на колесах вступал в бой, успех был обеспечен, 122-мм пушки, а лобовая броня, наверное, миллиметров двести! Что такому сделаешь?

— Нащелкали мы тогда «тигров» и «пантер» дай боже.

— А здесь, видно, русские пустили одни Т-34.

— Посмотрите вон на тот танк. Башню чуть не снесло.

— Пробоина в правом борту, гусеница сорвана.

— А все-таки справился с двумя «тиграми». Да и того «фердинанда», там, на пригорке, тоже, наверное, подбил, судя по их расположению.

— Подожгли его. Может, даже «фаустники». А ты знаешь, я раз, в Берлине, ихними фаустпатронами стрелял? По станковому пулемету. Устроился в окне подвала, обложил себя мешками с песком. И никак к нему не подступишься.

— Это тот, который нам тогда перекресток блокировал? Головы нельзя было поднять.

— Тот самый! А фаустпатронов под рукой была целая куча. Я схватил один…

— А ты что, умел с ними обращаться?

— Кто-то из ребят прочитал по слогам инструкцию. А впрочем, невелика премудрость. Взял трубу, приложил к плечу, навел на цель и как врезал!

— Ну и что?

— До сих пор еще чувствую боль в плече, такая сильная была отдача.

— А что с пулеметом?

— Получил свое! Эти «фаустники» доставили нам немало хлопот. Сколько наших танков подожгли.

— Но наши противотанковые ружья были более надежными. Только надо было не спешить и хорошо прицелиться. Раз, помню, идут на нас «тигры»…

Родак подошел к подбитому Т-34. Корпус обгорел. Вмятины от снарядов. Обе гусеницы порваны, уже начали обрастать молодой зеленой травой. Большая, чуть ли не сквозная, пробоина в броне. Он забрался на танк, заглянул в люк. Смрад гари, все покорежено, расплавилось от огня. Интересно, а что стало с экипажем? Какой путь прошел этот танк?

До Берлина ему было уже недалеко, а пришлось остаться здесь. Не дошел. Как и Ваня. А может, это его танк? Или из батальона советского капитана, который должен был поддерживать их в Берлине, когда они готовились к атаке на Тиргартен? Родак помнит — утром они должны были двинуться на штурм. Майор Таманский в окружении офицеров изучал план района. Немцы превратили почти каждый каменный дом в бункер. Поддержки своей артиллерии было недостаточно. Батальону нужны были танки.

— Нас будут поддерживать советские танки. Вот-вот сюда должен явиться их командир, чтобы договориться о взаимодействии.

Вскоре в набитый битком, скупо освещенный подвал вошел в сопровождении связного танкист, красивый, ясноглазый молодой офицер в шлемофоне, комбинезоне, с пристегнутым к ремню трофейным «Вальтером». Ловко выбросил руку, отдал честь:

— Товарищ майор, командир батальона танков Т-34 капитан Иванов прибыл для обсуждения вопросов взаимодействия.

— Здравствуйте, товарищ капитан. Моя фамилия Таманский.

— Я рад, товарищ майор, что буду взаимодействовать с нашими польскими союзниками.

— Мы тоже рады, что прославленные Т-34 будут поддерживать нас. Не раз видели ваших танкистов в бою. Ну, а теперь приступим к делу, договоримся о взаимодействии. Как-никак батальон танков — это сила. Я как раз обдумываю, как лучше их использовать…

Лицо молодого капитана сразу стало серьезным, как-то сжалось, побледнело. Только теперь Родак заметил его провалившиеся щеки, глубоко запавшие, покрасневшие от усталости глаза.

— Разрешите, товарищ командир. Хочу внести полную ясность: у меня всего три танка.

Таманский выпрямился. Раздраженным, резким, может быть даже чересчур резким, тоном бросил:

— Вы, видимо, шутите, капитан. Мне выделили батальон танков. И вы доложили, что являетесь его командиром…

Капитан закусил губу.

— Все верно. Я — командир батальона танков Т-34, товарищ майор. Но… мы идем от самого Сталинграда… — почти шепотом ответил Иванов.

В воцарившейся тишине его услышали все. И все поняли трагедию молодого командира, потерявшего на своем боевом пути, не считая пополнений, восемнадцать экипажей. А эти три, которые уцелели и дошли до Берлина, завтра на рассвете снова пойдут в бой…

Майор Таманский молча протянул капитану руку и обнял его. А потом со всех сторон к танкисту протянулись руки польских офицеров…

…Ваня. Похоронили деда Ефима в вечной мерзлоте, где он и нашел вечный покой, и вернулись в поселок. Но пробыли там недолго. В один из дней к Сташеку пришел Ваня и говорит:

— В ста километрах отсюда есть совхоз. А в этом совхозе живет моя тетя. А эта тетя, которую зовут Глаша…

Сташек нетерпеливо перебил его:

— Ну, хорошо, хорошо, короче, какое мне дело до этой твоей тети Глаши?

— Спешишь? Сейчас узнаешь. Так вот, в этом совхозе тетя Глаша довольно важная фигура, она заведует молочной фермой. Коров и быков разводит, сыр делает, масло сбивает. Не отказался бы сейчас от сливок, а?

— Ну, говори же наконец, в чем дело?

— Дело, браток-поляк, в том, что тетя Глаша зовет меня к себе, предлагает работу, жилье, харч. Что ты на это скажешь?

— Поедешь?

— А ты бы со мной не поехал? Видишь ли, Сташек, я тебе еще самого главного не сказал. Так вот, этот совхоз расположен примерно на полпути отсюда, с берегов Поймы, до железной дороги.

— Ваня! Ну, ты даешь! Не мог с этого начать? Думаешь, удастся?

— Можно попробовать. Во всяком случае, мы ничем не рискуем. По рукам?

— По рукам!..

Бабушка охотно отпустила Ваню к тетке. «Хоть хлеба наестся вдоволь». А Сташеку не у кого было спрашивать разрешения. Только дольше обычного постоял он у материнской могилы. А потом пани Собчак, женщине умной и доброй, которая доброжелательно относилась к нему, рассказал в общих чертах, что и как, обещал написать, попросил переслать, если будет, весточку от отца. И попросил еще, чтобы приглядывала за могилой матери. Ни бабушка Вани, ни пани Собчак не догадывались, что поездка ребят в совхоз должна стать лишь одним из этапов на пути на фронт. Только Ульяна что-то подозревала. Возможно, вспомнила их разговоры и планы, которые они строили по вечерам на лесной вырубке. Когда они пришли к ней как к бригадиру, с которым работали на лесоповале и на сплаве, за справкой с места работы, ну и, разумеется, попрощаться, Ульяна молча написала, что требовалось. А когда они начали прощаться, не выдержала и неожиданно расплакалась.

— Ой дурачки вы мои, несчастные, только вас там еще не хватает. Отец твой, Ваня, упокой, господи, душу его, мой Аленя, Гришка Седых, Коля Лебедкин, достаточно вспомнить их, да и твой отец, Сташек, не на свадьбу пошли. Неизвестно еще, что с ним. А теперь вы. Плохо, что ли, вам было у меня в бригаде? Разве вы здесь не нужны? Может, даже сделаете здесь больше, чем там.