Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

— Пан сержант!

Сташек обернулся. Перед ним стояла Клара. Прекрасная, будто сошедшая с картинки. Седые волосы собраны с большой пучок, на них наброшена белая газовая косынка. Изумленные глаза. Мягкая улыбка.

— Клара! Здравствуйте. А я как раз ищу вас и Эву.

— Эва спит после ночного дежурства. Вот обрадуется! Моя смена сейчас кончается, давайте пойдем вместе к Эве.

— Я не помешаю?

— Да что вы! А я, я хочу сердечно поблагодарить вас за то, что вы сделали для меня. Эва мне все рассказала.

Они шли по улицам городка. Девушки жили недалеко, за госпиталем. На приморском бульваре, где лишь в нескольких местах были еще видны следы бомбежек, они присели в тени каштана. Клара рассказывала о себе:

— …со Старувки [12] Старая часть Варшавы. до центра города мы пробирались каналами. Если бы еще одни, но ведь с нами были раненые. Некоторых из них приходилось тащить на себе. Немцы бросали в люки дымовые шашки, гранаты. Это был настоящий ад. Но мы все-таки прошли. Центр города еще удерживали наши. Раненых мы разместили в жилом доме с внутренним двориком, напоминавшим колодец. Но это были последние часы восстания. В дом ворвались немцы, начали расстреливать раненых, жгли из огнемета. За мной помчался какой-то пьяный эсэсовец. Может, потому, что он был пьяный, мне удалось скрыться. Я спряталась в развалинах, а ночью добралась до своих. Когда восстание было подавлено, я затерялась в толпе гражданских лиц, которых гнали из пылающей Варшавы. Согнали всех вместе в лагерь в Прушкове. Оттуда отбирали молодых женщин и девушек на работу в Германию. Так я попала в Зеленое, к баронессе фон Клейст…

— Клара…

— Знаю, вы не хотите, чтобы я возвращалась к этим кошмарным воспоминаниям. Я вам за это благодарна. Но вы не бойтесь. Вот если бы я снова очутилась в Зеленом или вдруг встретила эту страшную бабу… Бр-р!

— Не надо, Клара.

— Ей все хотелось сделать меня своей наложницей. Меня били, запирали в темный, затхлый подвал, где полно было крыс… В один из дней я вдруг перестала существовать. Потеряла память. Только здесь, в госпитале, я поняла, что война закончилась, что снова есть Польша. Врачи, русские девушки, санитарки, а особенно медсестра Лена Рубцова, очень заботились обо мне. Мы все изревелись, когда они уезжали. Обещали написать.

— Может, у вас есть их адрес? Вы ведь знаете, что я встретил здесь своего друга…

— Знаю! Того молодого, без ног. Воронина. Его отправили отсюда раньше. Он даже немного говорил по-польски. Рассказывал о вас, когда мы приходили с Эвой проведать Дубецкого. Какой мужественный парень. Боже мой, такой молодой — и без обеих ног. К сожалению, он так нам и не написал. Адрес, как вы понимаете, они не могли оставить, сами не знали, куда переводят госпиталь.

— Понимаю, конечно, понимаю. Очень хотелось бы мне найти Ваню. Я ведь даже не успел попрощаться с ним. Никак не мог раньше выбраться сюда. Как-то глупо получилось…

— Не расстраивайтесь, Сташек, вы обязательно его отыщете. — Нежная, теплая девичья ладонь легла на его руку. Вдруг Клара оживилась, хлопнула в ладоши. — О, я не сказала вам самого главного. Моя мама нашлась! А я уже потеряла всякую надежду. Папа погиб в первые дни восстания. Он был врачом в отряде повстанцев, оборонявшихся на Воле. Мама сначала была со мной, на Старувке. Была ранена осколком бомбы. Ее вывезли куда-то в Мокотов. И след ее затерялся. Дом, в котором мы жили, разрушен, как и вся улица. Когда я вновь стала собой, то вспомнила о тете, которая жила под Варшавой, в Веселой. Написала ей. Хотя ни на что не надеялась. Несколько дней назад получаю письмо. Распечатываю! Думала, что снова сойду с ума, но теперь уже от радости. Это было письмо от моей мамы! Она живет у тети. Умоляет, чтобы я как можно скорее возвращалась.

— Почему же вы не едете?

— Прямо сегодня же, на крыльях полетела бы к маме, в Варшаву. Но должна еще немного побыть здесь. Это ведь госпиталь. Столько больных нуждается в помощи, а людей не хватает. Мне помогли добрые люди, так как же я сейчас могу уехать? А вы когда возвращаетесь домой?

— Домой? Надо этот дом иметь…

Дом. Мать. Отец. Эти слова, независимо от того, кем и при каких обстоятельствах произносились, всегда болезненно воспринимались Сташеком. Матери у него не было. До сих пор он ничего не знал об отце. А дом? Где, собственно, теперь после войны, его дом? На Подолию он не вернется. В Калиновой, где он родился и где жил его дедушка, не за что зацепиться: ни собственного угла, ни клочка земли. А может, останется здесь, в Поморье? Этого он еще не решил. Ждал отца, может, вместе определят дальнейшую судьбу. А пока дома нет. Просто нет — и все тут. Но ему всегда становилось как-то не по себе, когда на такой обычный, самый нормальный для любого человека вопрос: «Где твой дом?», он не знал как ответить…

Ванда тоже расспрашивала его о доме. Они сидели на дюнах и любовались зеленым, спокойным в тот день, залитым солнцем безбрежным морем. Пустой пляж. До самого горизонта мерно колыхающееся море. Слабый, едва ощутимый ветерок теребил распущенные, рассыпанные по плечам густые Вандины волосы.

— Красиво! — Сташек не мог удержаться от восторженных слов. — А знаешь, Ванда, ведь здесь я впервые в жизни увидел море.

— А я без моря не могу представить себе этот мир. Свыклась с ним с самого детства. Иногда отец брал меня с собой на рыбную ловлю. Часто я забиралась одна на высокую дюну и смотрела, как меняется море. Оно никогда не бывает одинаковым. То спокойное и тихое, как сейчас, то вдруг гневное, грозное. Но всегда прекрасное. И ему все можно рассказать… А как там у тебя, в твоих родных краях? Ведь я даже и не знаю, где он — твой дом.

— Мой дом?..

Сташек с задумчивой грустью произнес эти слова и вместо ответа обнял Ванду, нежно притянул к себе и поцеловал. Она ответила ему, но тотчас же вырвалась из его объятий и побежала. Он бежал за ней, утопая в теплом, сыпучем песке. Наконец догнал, уже в воде — и целовал, целовал, целовал!

— Дикарь! — сказала она, когда он наконец вынес ее на руках, на берег и опустил на песок. С них обоих лилась вода. — Еще кто увидит…

— Ну и что? Пусть видит. Больше всего…

— Что больше всего? Я вся мокрая. Как теперь появлюсь дома? А ты! Мундир, сапоги — все намокло.

— Не волнуйся. Высохнем. — И подошел к Ванде, взял в ладони ее мокрое лицо. — Спрашиваешь, что больше всего? Больше всего — и готов сказать каждому — я люблю тебя. Понимаешь? Люблю, люблю, люблю!

— Сташек!

…Они долго лежали на горячем, сыпучем песке за дюной. От карликовых сосен резко пахло смолой. Их переполняло счастье.

Мечтаешь о чем-то годами, видишь это даже во сне — и вот неожиданно сон становится явью, а мечты — реальностью. Старший сержант Родак ехал в отпуск в свои родные края. Не надолго его отпустили, всего на неделю, но главное, что после стольких лет он снова увидит Калиновую, дедушку, дом, в котором родился…