Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

— Черт побери, ну и влипли же вы! Ну и что дальше?

— У нас не было выхода. Мы переглянулись и дали деру. Ваня бросился наутек в одну, а я в другую сторону. Милиционер что-то кричал, но бабу отпустить не решился. Голодные, перепуганные, ночью мы уже снова тряслись на платформе.

Чем ближе к фронту, тем становилось все сложнее. Военные патрули, милиция. Города в развалинах. Следы войны чувствовались на каждом шагу. Эшелоны с ранеными. Покореженная военная техника. Один за другим шли на запад эшелоны с войсками. Мы с Ваней выбиваемся из последних сил. Но, наученные горьким опытом, ни к кому не обращаемся, потому что ясно как божий день, что в армию нас не возьмут, отправят обратно в тыл. Мы решили, несмотря ни на что, добраться до фронта, на передовую, а оттуда нас уже не завернут. Только в конце марта, когда уже запахло весной, хотя шли дожди и было холодно, мы оказались совсем близко от фронта, в Рязани. А я, где только представлялась возможность, искал и расспрашивал о польском войске. Не везло мне, столько тысяч километров отмахали, а польского солдата так и не удалось встретить. Конечно, о поляках знали. Несколько раз случалось слышать о них от раненых бойцов, которых я встречал на вокзалах или базарах. Но они не очень-то знали, где поляков искать. Некоторые говорили, что в Смоленске, другие, что в Рязани. Счастливый случай помог нам с Ваней очутиться в Рязани. Встретился нам комендант станции, редкой души человек. Потому как в Рязани, представь себе, мы снова попались, причем в руки железнодорожной охраны. Тут уж было не до шуток. Прифронтовая полоса. Попробуй сбежать от них: стреляют без предупреждения. Они потребовали документы. Какие там документы! Ну и отвели нас к военному коменданту станции, пожилому подполковнику. Стоим у его письменного стола. А он за один присест сто вопросов решает. Стоим и молчим. Наконец он на минуту освободился. «Зайцы?» Врать было бесполезно. Такому человеку нельзя врать. У него были усталые, умные, проницательные глаза. Ну, мы все ему и выложили. Он молчал. Кивал головой. Тут снова затрезвонили телефоны, кто-то там опять вошел с каким-то вопросом. «Савич! — громко позвал подполковник. Появился бравый усатый старшина. — Забери этих двух героев, накорми, попарь в бане и приведи потом ко мне. Сторожить их не надо. Не сбегут». «Слушаюсь», — ответил старшина. Ну и через минуту — впервые за последний месяц — мы досыта наелись густой солдатской каши, помылись и облачились в чистое, солдатское белье. И выспались в тепле. А утром меня забрал от подполковника Лебедкина, ну ни за что не отгадаешь кто? Наш капитан, а тогда еще поручик Затора.

— Ну и повезло же тебе, парень!

— Еще как!

— А что там Затора делал?

— Они грузились в эшелоны, нашу дивизию перебрасывали как раз на Волынь. Подполковник сообщил коменданту польского эшелона, тот — дежурному офицеру, ну и появился поручик Затора.

— И забрал тебя?

— А что ему оставалось делать? Привел меня к майору, тогда еще капитану Таманскому, а тот на свой страх и риск приказал включить меня в состав батальона. Что ты, командира нашего не знаешь? У него на все свой ответ: «Беру на свою ответственность, и все».

— Ну, а что с твоим другом?

— С Ваней? Остался в Рязани, у того подполковника. Думаю, он его не обидел. Распрощались мы с ним. Поверь мне, Фелек, какой это парень! Он мне как брат. Я многое бы отдал за то, чтобы еще когда-нибудь с ним увидеться.

— Может, даст бог, увидитесь. Гора с горой не сходятся, а человек с человеком… А знаешь, я ведь тоже начинал с Заторы, тоже сначала с ним встретился. Порядочный человек. Многое помог мне понять… Фронт прошел, вышли мы из леса — и что дальше? Польша есть, а нам говорят, что не такая, какая должна быть. Русские, говорят, будут в ней править, всех в колхозы загонят. А тут снова увидел польское войско с орлами на фуражках. Может, даже и тебя тогда видел?

— В Люблине?

— Нет. В Янов к нам приехали.

— Меня там не было. Я был только в Люблине.

— Плакаты. Объявления о наборе в армию, война-то продолжалась, до Берлина еще далеко. А, думаю, плевать я хотел на всю эту болтовню подполья. Подбил еще несколько ребят и пришел с ними на призывной пункт. Мобилизовали нас и направили в Люблин. Там продержали недолго в запасном батальоне, так я и попал в нашу часть. Недоверчивые тогда были многие, запуганные. Что тут говорить, а в некоторых вопросах ничего не секли. Затора как будто чувствовал, что нас волнует. Помнишь, как собирал нас, новеньких, и с нами часами беседовал, объяснял?

Потом уже вместе, и Сташек и Фелек, освобождали Варшаву и Быдгощь, дрались за Поморский вал и Берлин. Теперь все это, к счастью, уже позади. Времени вполне было достаточно, чтобы притереться, узнать друг друга, подружиться. И вот теперь Фелек приглашает Сташека на свадьбу.

— Но ведь Зося из Варшавы, городская. Что она будет здесь, в деревне, делать?

— Какой ты, Сташек, наивный. Если люди любят друг друга, им везде хорошо. Ну что из того, что она варшавянка? Мы с ней все уже обговорили. Она ведь закончила среднюю школу, любит детей, вот и будет их здесь учить. Даже разговаривала уже об этом с новым уполномоченным из повята. Мы подобрали себе домик в Новой Веси. Зосе там очень понравилось. Ну, а ты как? Может, еще соседями будем, а? Что-то мне кажется, товарищ старший сержант, что в последнее время ты довольно часто заглядываешь в Новую Весь.

— Давай, гаси свет, трепло. Спать охота…

Что правда, то правда. Как только представлялась возможность, Сташек садился на мотоцикл и гнал как сумасшедший в Новую Весь. К Ванде, конечно. А возможность такая представлялась довольно часто, поскольку взвод Родака занимался в последнее время в основном решением транспортных задач. В районе расположения батальона формировались гражданские власти. Повятовый уполномоченный, местом пребывания которого был близлежащий городок, где было расквартировано также командование полка, часто наведывался в Зеленое и вместе с Таманским объезжал деревни, которыми до сих пор практически управляли командиры отдельных рот. С каждым днем прибывало все больше репатриантов. Они выгружались на железнодорожной станции, а оттуда на военных грузовиках их развозили по окрестным селам. Родак отвечал за транспорт и часто по старой привычке сопровождал командира батальона в его поездках. И Таманский, и Родак не могли надивиться, как быстро эти земли, в первые послевоенные дни совершенно заброшенные и безлюдные, заселялись. В поселках появились вывески на польском языке, таблички с нарисованным от руки гербом Польши — орлом, оповещающие, что здесь находится милицейский участок или какое-либо другое учреждение.

Родаку как-то раз удалось заскочить и в Грудек. А ему давно очень хотелось попасть туда, во-первых, из-за Клары и, во-вторых, расспросить о судьбе Вани Воронина. Он рассчитывал, что начальник госпиталя все ему расскажет. Но он просчитался. Советского военного госпиталя в Грудеке уже не было. Совсем недавно его передислоцировали на родину. И как это обычно бывает в армии — никто не знал точно куда. Военная тайна. Сташек был очень огорчен. Он рассчитывал, правда, еще на то, что Ваня, зная его адрес, номер полевой почты, напишет сам. В больших красных корпусах размещался теперь польский военный госпиталь, а поскольку другого в округе не было, то принимали всех больных. Сташек, сжав в руке фуражку, слонялся по госпитальным коридорам, заглядывал в палаты, надеясь встретить Эву или Клару. Узнает ли его Клара? И какая будет ее реакция? Не напомнит ли он ей Зеленое и пережитые там тяжелые минуты? У Сташека перед глазами стоял образ Клары: ее тонкое лицо, испуганные глаза, седые волосы, красивая, стройная фигурка. Он относился с большой симпатией к этой девушке, его беспокоила ее судьба. Не мог примириться с тем, что она отгородилась от мира, ушла в себя. Она словно призрак, потерявшая интерес ко всему, бродила по берегу моря и аллеям парка.