Лиз Тренау - В любви и на войне [litres]

Вспомнив его слова, она улыбнулась. А потом, с замиранием сердца, услышала, как в голове раздался его голос, его настоящий голос – голос, который она в своем исступленном горе никак не могла вспомнить, голос, по которому она так долго тосковала.

– Ты был здесь, Берти, верно? Я слышу тебя, мой любимый, – прошептала она.

Теперь она ясно представила его сидящим с друзьями за столиком в кафе. Он заказал бы себе большую кружку пива, скручивая сигарету. Потом рассказал бы какую-то шутку, кто-то следом рассказал бы другую, и, засмеявшись, Берти откинулся бы назад, так что стул стал бы на задние ножки. Она почти слышала, как мать выговаривала Берти: «Не делай так, Альберт, ты сломаешь стул». Он пробежался бы рукой по непослушным вихрам, которые быстро отрастали после каждой стрижки и никак не желали слушаться.

С того дня, как стало известно, что Берти пропал без вести, Руби поняла, что не может больше вести дневник. Никакими словами невозможно было ни высказать, ни описать ее боль. Но его письма, его драгоценные письма хранились в задней части блокнота вместе с теми ужасными уведомлениями, которые они получили от армии. Руби повсюду брала их с собой.

Она подошла к чемодану, который все еще стоял на полу рядом с кроватью, и нашла блокнот. Усевшись за маленький столик рядом с окном, она пролистала его, открыла чистую страницу, взяла карандаш, лизнула грифель и дрожащей рукой поднесла его к листу. А потом начала писать.

Ты был здесь, в Хопсе, Берти. Я уверена в этом. И теперь я тоже здесь, рядом с тобой. Если бы ты попросил меня описать мои сиюминутные эмоции, я бы назвала это «ощущением твоего присутствия». Дело не в какой-то спиритической ерунде (ты меня достаточно хорошо знаешь) – никаких духов и привидений, и подобной чепухи, – просто я чувствую, что ты рядом. Ближе, чем был все эти месяцы.

Тяжесть, навалившаяся на плечи, постепенно отпускала ее, как слабела и ее печаль. Словно написанные слова успокаивали боль, как листок щавеля унимает покалывание от ожога крапивой, как освежает в жаркий день купание в прохладной речке.

Берти, мой дорогой, я делаю все возможное, чтобы найти твою могилу, чтобы почтить твою память, вспомнить о той ужасной жертве, которую ты принес ради нашей страны. Только тогда мы сможем смириться с жизнью без тебя.

Она вздохнула и снова принялась писать, медленно, обдуманно.

Я не была тебе хорошей женой, дорогой Берти. Думаю, что не смогу жить, если не признаюсь в этом и не попрошу у тебя прощения. Пока ты был далеко, пока храбро сражался на фронте, я совершила нечто скверное …

Карандаш застыл в ее руке. Как она могла предать своего возлюбленного с тем лощеным сладкоречивым франтом?

Когда Берти был на войне, она чувствовала себя такой одинокой и потерянной без него. Как-то вечером, спустя несколько месяцев после его отъезда, она встретилась с друзьями, слишком много выпила и стала флиртовать с высоким, элегантно одетым мужчиной, которого едва знала. Уже по тому, как он заказал всем выпивку и угощал всю компанию за столиком своими модными сигаретами, было ясно, что у него много денег, и она обнаружила, что ее восхищает его щедрость.

Ее друзья вернулись домой пораньше, а она осталась с ним, и они продолжали болтать и смеяться. Он предложил проводить ее домой, и это привело к банальному в подобных случаях сюжету: поцелуи и объятия, вспышка животного желания и короткое, поспешное соитие прямо в коридоре, у стены.

Она больше никогда его не видела, но даже сейчас ее мутило от воспоминаний, в горле пекло от жгучей едкой желчи. Какое-то сиюминутное безумие, которое она никогда не простит себе, не говоря уже о том, чтобы ожидать прощения от кого-либо другого – живого или мертвого. Она отбросила карандаш и посмотрела в сторону окна, наблюдая за пылинками, танцующими в лучах солнца.

Именно тогда она заметила гравюру, висящую на стене в тени. Карта Фландрии в рамке из темного дерева. Вокруг карты, по краю гравюры, были небольшие цветные иллюстрации местных достопримечательностей: соборы, старинные здания, знаменитые виды и тому подобное. Или, по крайней мере, такие, какими они выглядели до войны. Вскоре она обнаружила Ипр, его великолепную средневековую Суконную палату, еще не разрушенную, и кафедральный собор, возвышающийся за нею. Более скромный Хоппештадт был проиллюстрирован конной повозкой, перевозившей пивные бочки и символизировавшей славу отменных пивоваров городка. Потом ее внимание привлекло слово «Пашендейл», резанув привычными трепетом и болью. Это название вырвало из ее груди нетерпеливый стон, и она принялась нервно вышагивать по номеру.

Теперь, когда она почувствовала присутствие Берти, ей еще острее захотелось найти его могилу. Все, что ей было нужно, это еще несколько часов на Тайн Коте. За этим она сюда и приехала. Зачем же еще ей быть здесь, если не затем, чтобы выяснить, что с ним произошло? Ей необходимо было исповедаться, попрощаться и попросить у него прощения. Только тогда, возможно, она сможет избавиться от мучительного чувства вины. Невозможно освободиться от этого, просто описав все в дневнике.

Из комнаты Элис никто не ответил. Надев туфли, Руби спустилась вниз, в отельный бар, окна которого выходили на площадь. Сначала она его не заметила в тени, поэтому звук его голоса заставил ее вздрогнуть.

– Ищете свою подружку, дорогуша? Ту дамочку-янки с яркой помадой?

Акцент кокни ни с чем нельзя спутать. Она прищурилась, рассматривая его более внимательно: непослушные медные волосы, немыслимо светлые брови и ресницы, из-за которых на лице застыло постоянное выражение легкого веселья.

– Да, я ищу свою спутницу, мисс Палмер, – ответила она, стараясь быть предельно вежливой. – Вы, случайно, не видели ее?

– Пошла в ту сторону, – сказал он. – Около получаса назад, больше добавить нечего, – признался он. – Я жду клиента, который заказал экскурсию. Организовал машину с водителем и все такое. Прекрасный денек для поездки, правда? А он не появился, чер… – он сдержался. – В любом случае я весь день сижу совсем один. Не желаете выпить?

– Вы очень добры, но нет, спасибо, не сейчас.

Она вернулась в номер и остановилась у окна, наблюдая за людьми на площади. Она чувствовала себя так, словно попала в западню. Церковный колокол отбил полчетвертого. День подходил к концу. Куда могла отправиться Элис?

Потом ей в голову пришла мысль, удивительная в своей простоте. Мистер Смит – экскурсовод, у него не явился клиент, а ей было необходимо попасть на Тайн Кот. Руби, в отличие от Элис, этот человек казался совершенно нормальным. В это время года дни длинные, и ей все равно больше нечего делать в этом маленьком городке. Больше всего ей сейчас хотелось найти Берти.