Лиз Тренау - В любви и на войне [litres]

– Я боюсь, мама.

– Чего, мой мальчик? – Она повернулась и взяла его лицо в ладони. Она не была удивлена, что Отто напуган, – после всех сегодняшних событий! Она ожидала, что он скажет, что боится ужасных жителей этого города или того, что их повезет на машине однорукий водитель. С этим она сможет справиться. Но то, что он сказал, потрясло ее до глубины души.

– Боюсь, что придется прожить всю оставшуюся жизнь.

– Что ты имеешь в виду? Теперь мы живем в мире, и у тебя впереди много интересного.

– Без брата.

У нее на глазах снова выступили слезы, она горевала о судьбе как своего оставшегося в живых сына, так и погибшего. Она была так сосредоточена на заботах о путешествии, о том, чтобы найти способ добраться до могилы, что действительно не задумывалась о том, как это может повлиять на Отто.

– Ты боишься увидеть могилу брата?

Он кивнул.

– Я тоже, мой дорогой. Но это то, что мы должны сделать, разве ты не понимаешь? Чтобы мы могли сказать ему, что любим его. И попрощаться как полагается.

– Я не хочу прощаться. – Его голос дрогнул. – Я боюсь узнать, по-настоящему узнать, что он уже не вернется. Что он ушел навсегда.

Она пыталась подобрать слова, но не смогла. Все, на что она могла надеяться, – это то, что, увидев могилу, они с Отто смогут научиться жить дальше без Генриха.

В вестибюле отеля «Тишина» Сесиль Вермюлен взяла деревянный молоточек и ударила в гонг, висевший в раме у стойки регистрации. Пять быстрых ударов по латунному диску, покрытому неглубокими вмятинами, последовавших один за другим, разнеслись по всему отелю вибрирующим, гулким звуком, способным разбудить гостей во всех уголках гостиницы. Она предпочитала, чтобы клиенты приходили к обеду организованно: не все сразу – это породило бы суматоху на кухне, – но и не опаздывали, ведь блюда могли испортиться, и тогда ее тяжелый труд пропадал впустую.

Страшно гордая «своим» (как она считала) отелем, Сесиль выросла в квартире над некогда располагавшимся тут кафе и еще до войны помогала переоборудовать комнаты над ним в номера гостиницы. И теперь она была полна решимости превратить эту гостиницу в главный пункт назначения для паломников, посещающих близлежащие кладбища и поля сражений. Они с Морисом должны быстро сколотить приличное состояние, в этом она была уверена.

Элис сидела в своем номере, закутавшись в одеяло, прямо из бутылки пила бренди, который она купила в подарок семье Джулии, и ругала себя за то, что совсем расклеилась.

Она ведь знала, что Сэм мертв, не так ли? Иначе он бы давно уже вернулся домой. И телеграмма лишь подтвердила это. Она добилась того, что намеревалась сделать, отправляясь сюда. Все, что им нужно, – это фотография, чтобы подтвердить его личность, и уже скоро она выяснит, где он похоронен. Тогда она сможет пойти на его могилу, сказать ему, что она любит его, объяснить, как виновата, что позволила ему уйти, и наконец успокоиться.

Но почему-то это никак не утешало. Услышав звук гонга, девушка вдруг осознала, что очень голодна, ведь завтрак она пропустила. Размотав одеяло, она встала и пошла к умывальнику, чтобы ополоснуть лицо и руки. Умывшись, она сначала улыбнулась, потом нахмурилась, глядя на свое отражение в зеркале. Оба выражения напомнили ей о Сэме – так всегда было раньше и всегда будет впредь. У них с братом очень много семейного сходства. «Ты – часть меня, – прошептала она своему отражению. – Ты будешь со мной до конца моей жизни».

Она вздрогнула. «Что тебе сейчас нужно, так это сытный обед и веселая компания».

Руби не ответила на стук в дверь, поэтому Элис отправилась в бар. Там никого не оказалось. Она постояла в дверях, рассматривая зал. Никого. И когда она уже смирилась с тем, что обедает одна, услышала визг тормозов.

– Элис? – Даниэль выглядел невероятно лихо за рулем своего ржавого зеленого купе. – Поедешь со мной в Лилль? Мне нужно доставить несколько заказов.

– Лилль? Это же за много миль отсюда! – Она чувствовала, что не готова снова встретиться с ним, особенно после сегодняшних новых обстоятельств. Для этого придется натянуть маску невозмутимости, придется быть очаровательной, остроумной Элис, которую он ожидал видеть.

– Всего около пятидесяти километров. Может быть, часа полтора. Мы доберемся туда как раз к ужину. – Он призывно похлопал по сиденью рядом с собой. – Это, конечно, не роллс-ройс, но бегает хорошо, и когда отъезжаешь подальше от полей сражений, дороги вполне пристойные. Мне только надо заскочить в офис, и мы можем пойти в мой любимый ресторан. Как думаешь?

Девушку терзали сомнения, но бурчание в животе быстро их развеяло. Что может лучше отвлечь ее от горьких дум, чем поездка в этой машине и перспектива поужинать с Даниэлем?

– Дай мне несколько минут.

Она помчалась в свой номер и переоделась в свое самое красивое платье из зеленого шелка с цветочным рисунком, с кружевной каймой по вороту и манжетам, и аккуратно натянула чистые шелковые чулки. Она снова нанесла помаду, припудрила нос, вытерла шею лосьоном и пригладила волосы. «Хватит, – сказала она себе, втягивая живот перед длинным овальным зеркалом. – Может, тебе уже и не восемнадцать, но и он не зеленый юнец».

Она схватила шарф и светло-зеленый льняной жакет, который идеально подходил к ее платью, и уже собиралась спускаться вниз, когда вспомнила о Руби. На листке бумаги она написала записку и сунула подруге под дверь:

Уехала с Даниэлем. Вернусь позже. Э.

Первые несколько миль он осторожно объезжал выбоины на дороге и молчаливо, с сочувствием выслушивал, как она изливала душу, рассказывая о сегодняшней телеграмме от отца и о том, насколько она подавлена тем, что теперь все ее надежды найти брата живым полностью разбиты. Он почти наверняка мертв и похоронен неизвестно где.

Под конец она уже не могла сдерживать слезы. Он остановил машину и обнял ее, утешая.

– Моя милая, дорогая Элис, – пробормотал он. – Это такой смелый поступок приехать сюда! Мне очень жаль, что результат оказался таким печальным. Но, может быть, ты найдешь его могилу и это хоть немного утешит тебя?

Спустя некоторое время она сделала несколько глубоких вдохов, вытерла лицо и объявила, что с ней уже все в порядке.

Он старался подбодрить ее и на протяжении всего пути вспоминал время, проведенное ими в Париже, и их общих друзей. Он рассказал ей, что случилось с ним и его семьей во время войны, говорил о своей работе, о людях, с которыми работает, о своей новой квартире. Элис была ему благодарна – эти рассказы отвлекли ее. Он ни разу не упомянул свою девушку. Та представлялась Элис неимоверно гламурной, этакой более зрелой версией тех девушек, с которыми он общался в Париже: красивая, томная, модно одетая и невероятно умная. Он заслуживал именно такую.