Лиз Тренау - В любви и на войне [litres]

– Давай отпразднуем это пивом, – предложил Табби, когда они возвращались через площадь. – Думаю, сегодня мы осчастливили чью-то семью.

– По-вашему, как будет жить Джимми, когда вернется домой? – спросила она. – Я все думаю, получила ли его семья телеграмму и как они отреагировали на эту новость? Я, наверное, просто завидую.

– Его семья окружит его любовью и заботой, – ответил Табби, остановившись на минуту. – Но после всех этих месяцев испытаний и жизни впроголодь ему будет очень трудно приспособиться.

– Надеюсь, они будут с ним терпеливы.

– Да, ему это необходимо. Во всяком случае, он получил второй шанс.

– Если его не поймают.

– Если честно, то со всеми возникшими вопросами по демобилизации, репатриации, излечению раненых, выплате военных пенсий и тому подобному у армии сейчас полно более важных проблем, чем ловить дезертиров. Я считаю, что, если он затаится на год или около того, они просто о нем забудут. Он, конечно, потеряет военную пенсию, но думаю, это невысокая цена за свободу.

– Как здорово, если бы он мог вернуться к нормальной жизни, жениться, завести детей.

Они молча наблюдали, как садится солнце, как на площадь ложатся тени, постепенно зажигаются огни в окнах. Руби вспомнила свой родной городок, где мало кто задергивал шторы на окнах, – только зимой, чтобы защититься от холода. Свет в окнах символизировал дом, семью, безопасность.

Находясь на чужбине, далеко от дома, она ощутила, насколько важны все те вещи, которые она не ценила, погрузившись в свое горе: любовь и забота матери, поддержка семьи Берти, друзей, коллег по работе.

Она не была уверена, откуда взялся этот вопрос, – вопрос, который, как она поняла много лет спустя, вспоминая тот момент, изменил всю ее жизнь, – но она задала его прежде, чем успела обдумать:

– А эта организация, которую вы создаете, чтобы помогать солдатам, вернувшимся с войны? Я могла бы в ней чем-то заниматься, могла бы как-то помогать по приезде домой? Мне, конечно, нужно возвращаться к работе, но в свободное время…

На лице Табби расцвела широкая улыбка.

– Мое дорогое дитя, мы примем тебя с распростертыми объятиями. Я искренне уверен, что мы должны помогать выжившим, собрать их вместе и помочь найти свою дорогу в жизни. Мы обязаны сделать это в память о тех, кто не дожил до победы. У меня тоже есть постоянная работа, но в будущем я планирую посвятить свою жизнь именно помощи вернувшимся. И работы очень много: писать письма, обивать пороги инстанций, собирать средства, организовывать мероприятия. Ты сможешь этим заниматься?

– Да, это меня весьма привлекает, спасибо вам.

Руби почувствовала, как ее охватывает волнение, она будто снова обрела смысл жизни, который, казалось, утратила с пропажей Берти.

Из сумрака появилась фигура.

– Весьма привлекает? Надеюсь, ты говоришь обо мне, малышка.

Она рассмеялась:

– Не о тебе, любопытный ты кролик! И прекрати подслушивать!

Глаза Фредди сверкнули озорством:

– Жаль. А я-то надеялся!

– Присоединяйся к нам, – предложил Табби.

– Ну, если вы не против, – согласился Фредди. – Я только закажу пинту пива. Руби, выпьешь еще бокальчик? Преподобный?

Пока он был в баре, Табби прошептал:

– Не говори ему о Джимми, хорошо? Чем меньше людей знает, тем лучше.

Фредди вернулся, и Джинджер принесла напитки. Они подняли стаканы.

– Ваше здоровье! – сказал Табби.

– За мир! – откликнулась Руби.

– Как нельзя кстати, – подхватил Фредди и сделал большой глоток.

– И за прощение в наших сердцах, – добавил Табби.

Руби объявила Фредди, что она планирует помогать Табби в работе его новой ассоциации поддержки возвращающихся солдат, и Фредди решил, что он тоже с радостью примет участие, «если только мне не нужно будет появляться в церкви». Табби рассмеялся и пообещал, что никто от него такого не потребует. Затем, после краткой паузы в разговоре, он задумчиво произнес:

– Интересно, что стало с той бедной швейцаркой?

Руби готова была его расцеловать. Насколько она знала, капеллан был не в курсе, что Фредди отказался помогать ей, – во всяком случае, она об этом не упоминала, – но он как будто интуитивно догадался, как задать правильный вопрос в нужный момент. Фредди промолчал, демонстративно уставившись на рекламу пивной компании, выгравированной на своем стакане.

– Я полагаю, никто не хочет, чтобы его видели на немецком кладбище, опасаясь, что его могут причислить к сочувствующим, – сказала она, выступая в роли адвоката дьявола.

– Или просто потому, что ненавидит немцев, – пробормотал Фредди.

Табби сложил руки вместе и закрыл глаза, подперев сложенными пальцами подбородок. «Вот наша церковь, и вот ее шпиль, откройте-ка двери, там люди пришли», – мысленно вспомнила Руби строчки детской колыбельной.

– Настало время примирения, – тихо, но твердо сказал священник. – Если мы не начнем прощать друг друга, мы никогда не найдем мира в наших сердцах.

Повисло тягостное молчание. Руби поймала взгляд Фредди. Он покраснел и смущенно улыбнулся в ответ. Затем откашлялся.

– Может быть… – он запнулся и остановился.

Табби открыл глаза:

– Продолжай.

– Возможно… – Они подождали, пока он снова прокашляется, собираясь с мыслями. – Есть одна машина, которую я мог бы одолжить на время.

Она благодарно улыбнулась Фредди.

– Я ничего не обещаю, – предупредил он, еще сильнее покраснев. – Можно я завтра вам скажу точнее?

Она наклонилась вперед и взяла его за руку:

– Спасибо тебе, Фредди. У тебя… – она старалась подобрать нужное слово.

– Золотое сердце, – подсказал Табби.

– Да, наивысшей пробы.

Марта рухнула на кровать и закрыла глаза, несчастная и раздавленная. В голове звенели слова месье Вермюлена, наполненные столь очевидной ненавистью: «Эти страхи передаются шепотом, вскоре становятся слухами, слухи питают подозрения, подозрения приводят к официальным обвинениям». Перед глазами всплыло лицо мадам Питерс, красное, уродливое, перекошенное от ярости: «фрицы-убийцы!»

Она понимала, почему они были так злы, особенно сейчас, когда увидела, в каком состоянии их страна, увидела руины городов, грязь, разруху и бесчисленные могилы. Но, по крайней мере, жизнь тут потихоньку налаживается. Импорт продуктов избавил их от голода, начинает развиваться бизнес, растет производство, они планируют восстанавливать города и деревни. Эти люди хорошо представляют свое будущее.

Но как трудно представить будущее ее любимой Германии, которая долгие десятилетия должна будет выплачивать долги по условиям договора, подписанного вероломными политиками в Версале. Какой будет страна, когда вырастет ее Отто? Сейчас народ раздавлен, страдает от голода, нищеты, народная смута может вылиться в революцию. Старый порядок нарушен, но никто не знает, что принесет новый порядок, закрепленный в конституции, над которой вот уже несколько месяцев бьются в Веймаре.