Лиз Тренау - В любви и на войне [litres]

– Вам наверняка было трудно сегодня, когда мы нашли Джимми, – сказал он.

Она сделала глоток вина.

– Когда Табби сказал мне о мужчине в госпитале, я на какое-то мгновение – всего на одно мгновение – подумала, что это может быть мой муж. А когда узнала, что ваш Джимми служил в том же полку…

– Полк Суффолка?

Она кивнула, не в силах справиться с голосом.

– Это и мой полк тоже. Как звали вашего мужа, если позволите мне спросить.

Она сделала глубокий вдох. Как ни странно, боль оказалась не столь сильной, как она того опасалась. На самом деле, произнося его имя, она испытала безмерную гордость. Она любила его и всегда будет любить.

– Берти. Рядовой Альберт Бартон.

Джозефа как будто ударило током. Он хлопнул себя ладонью по лбу:

– Берти Бартон? Святые небеса!

– Вы знали его? – Сердце подскочило у нее в груди. Какое удивительное, какое чудесное совпадение!

– Бог мой! Как мне жаль, что он не выжил! – Она заметила, как у него задрожала рука, когда он поднял бокал. – Он был одним из лучших.

– Вы знали Берти? – Она едва могла поверить.

– Нет, не совсем, но хотел бы знать лично. Он был самым храбрым человеком из всех, кого я знал. Я ему жизнью обязан!

Неужели ей это снится?

– Скажите мне, что случилось?

Руби едва осмелилась вздохнуть, когда он начал свой рассказ.

– Мы пошли в разведку. Была темная ночь, как раз для такой операции, и со мной пошли самые лучшие люди, которых я знал и которым полностью доверял. Но кто-то наткнулся на неразорвавшийся снаряд, и в следующий момент начался настоящий ад. Осколки шрапнели попали мне в глаз и в мозг, и я тотчас потерял сознание. Все, что помню, – я пытался не сильно стонать, чтобы фрицы не пришли и не добили нас всех. – Джозеф сделал паузу, вытер лоб салфеткой и глотнул вина. – Должно быть, я отключился, потому что следующее, что я помню, – это был дневной свет, и какой-то безумный идиот, лежащий рядом со мной в грязи, шептал мне на ухо: «Заткнись ты, трам-тарарам, – ну, он жестко выразился, понимаете? – Просто заткнись на время, чтобы я смог дотащить тебя назад к своим, пока нас обоих не убили!»

– Это был мой Берти?

– Он самый, – улыбнулся Джозеф. – Я скажу, что у него был весьма обширный словарный запас.

Она засмеялась, с любовью вспоминая изобретательные проклятия, которыми отличался Берти.

– Но, клянусь Христом, этот человек был храбрецом, – продолжал Джозеф. – Он прополз по грязи, по ничейной земле прямо средь белого дня, чтобы спасти меня. Никто в здравом уме на такое не пошел бы.

– Так как же он вас дотащил?

– Он тащил меня очень, очень медленно, дюйм за дюймом, пока мы не добрались до лощины, и там мы оставались, пока не стемнело. Я к этому времени уже впал в забытье и начал бредить, но у него были вода и ром, они меня немного вернули к жизни. Я просто помню, как он все твердил мне держаться, успокаивал, что мы справимся, а когда вернемся домой, обещал угостить меня несколькими кружечками пива в местной пивной.

– В «Кингз Хед»?

– Именно. Говорил, что там много красивых девчонок.

– Ах, бессовестный негодник! – она прямо слышала, как Берти говорил это. – А что было в конце?

– Он дотащил меня обратно в траншею и передал санитарам, велел передавать привет Британии, когда попаду туда. Называл меня «везучим пройдохой», «счастливчиком» – это последние слова, которые он мне сказал, – хотя любой мог видеть, что у меня разворочен череп и нету глаза, и вряд ли кто-то верил, что я выживу. Но его слова вселили в меня надежду, и на протяжении всего моего выздоровления я вспоминал, что он назвал меня счастливчиком. Я должен был доказать, что он прав. Я действительно счастливчик. Я жив, и я только что нашел брата. Чего еще может желать человек? И все это – благодаря вашему Берти.

Руби не могла говорить, в горле стоял ком. Да и потом, как можно в полной мере отблагодарить этого человека за то, что он сейчас сделал? Ведь он подарил ей прекрасное последнее воспоминание о ее веселом, любящем муже, который не побоялся рискнуть своей жизнью, чтобы спасти товарища! Она заплакала. Крупные тяжелые слезинки медленно катились по щекам. Она всхлипнула и принялась смущенно рыться в сумочке.

– Простите, простите меня. Я, наверное, выгляжу ужасно.

– Не нужно извиняться, я все понимаю, – он достал из кармана белоснежный носовой платок. – Вот, возьмите.

– Это слезы счастья. То, что вы рассказали мне о Берти, очень много значит для меня. Я просто не знаю, как вас благодарить!

Она представила себе момент, когда поделится новостями с родителями Берти. Она могла бы даже пригласить Джозефа встретиться с ними, чтобы он лично рассказал им о сыне, как живое свидетельство необычайной храбрости Берти. Они будут очень гордиться. Айви будет плакать, но осознание того, каким храбрым был ее сын, поддержит ее в будущем, поможет со временем оправиться. Альберт постарается скрыть свои эмоции, но будет с гордостью рассказывать эту историю друзьям в бридж-клубе и на поле для гольфа: «Мой Берти спас человеку жизнь. Он был героем».

Что касается ее самой, она будет хранить это воспоминание вечно. Это дороже любого надгробия, дороже любых памятных табличек.

Элис сбросила туфли на каблуках и прокралась мимо стойки регистрации гостиницы «Тишина».

Было уже поздно, далеко за одиннадцать, хотя на этот раз она не слышала боя курантов. Мучаясь от пережитого унижения и тоски, она почти ничего не замечала вокруг себя, когда убегала из отеля «Гранд». Теперь она на цыпочках поднялась в свою комнату, стараясь не наступать на самые скрипучие ступени и половицы, и даже умудрилась повернуть ключ в замке без обычного щелчка.

Все было точно так, как и несколько часов назад, когда она покинула номер: грязная одежда разбросана по кровати вместе с влажным грязным полотенцем, пыльные туфли валялись в углу, содержимое не до конца распакованного чемодана разбросано по полу.

Элис так ужаснулась устроенному ею самой беспорядку, что едва не прозевала записку:

Дорогая Элис!

Надеюсь, ты хорошо провела вечер. Фредди предложил отвезти нас назад в Остенде на санитарной машине. Мы отправляемся завтра в восемь утра. Полагаю, вас это устроит, мадам.

Вермюлен упакует нам завтрак с собой. Он сказал, что мы можем забрать его завтра утром.

С любовью, Руби.

На туалетном столике лежал небольшой букетик цветов из Лейсентхока. Двигаясь почти автоматически, она расправила увядающие цветки, поместила их между сложенными листками промокательной бумаги и придавила Библией, которую нашла в ящике прикроватной тумбочки, прижав ее пару раз еще и локтем сверху. Затем в ужасе одернула руку: она словно облокотилась о чью-то могилу. Ее захлестнула мощная волна невыносимого горя, отчего перехватило дыхание.