Зорайр Халафян - Год, Год, Год…

— Разве я смеюсь? — От грусти и одиночества ему хотелось плакать. Комната их была крошечная, с одним-единственным узким и длинным окном, забранным с улицы решеткой. — Я вообще не смеюсь, — отводя взгляд, сказал сын. — И для чего придумали воскресенье, кому оно нужно?…

— Ты, может быть, не устаешь. Есть много людей, которые устают на работе. Воскресенье для них.

— Я не тебе говорю, мать. Я сам с собой разговариваю. Не отвечай мне.

Свет в комнате был слабый, раздражал его. Он попробовал было сменить лампочку, но мать воспротивилась, сказав, что глаза ее от яркого света болят.

— Ослепну, кто ходить за мной будет?

— Я! — сказал Стефан, сжимая зубы. — Я, черт подери!..

«Как же это так получается, кто виноват, — терзался Стефан. — Моя мать… Она изменилась или я? Или жизнь? Что? И что мне нужно? Вот скажи — прямо сейчас скажи, Стефан, что тебе нужно? Скажи, и будет. Просторная квартира, должность, жена и дети, красивая одежда, обильная еда, почет и уважение. Ну вот скажи, хотел бы ты быть главным врачом?… — Молчание. Стефан молчит, словно у него нет желаний. — Покоя, уснуть бы на пять лет, потом проснуться. А в мире все изменилось. Себе — ничего не хочу».

От фронтовых товарищей иногда приходили письма, вначале частые, расставаясь, обещали не забывать друг друга. Тон писем был спокойный, но вот, черти, — жизнью жили неспокойной: не нравился город, подавались в другой, работа не по душе бывала, бросали, уходили, личные встречи на жизнь их влияли. Во всяком случае, какая-то теплота и надежда присутствовали в этих письмах. Это неколебимое, всегдашнее «ничего!» русского человека, его вера в будущее и уверенность в своих силах.

…На правах старых знакомых приходили к ним с ночевкой приехавшие в город по делам сельчане. Мать Стефана встречала их всегда приветливо, и у них сделалось привычкой останавливаться в городе в доме врача Стефана.

— Добрые люди, — говорила мать про них, — когда ты на фронте был, продукты мне приносили, помогали. И что ты им такое сделал, что любят тебя так, довольны?

Председатель Аршак с каким-то крестьянином по имени Симон пять дней у них жил.

— Новости? Ну какие в деревне могут быть новости? Живые по земле ходят, мертвые в земле лежат.

— Жизнь трудная?

— А то легкая? — вздохнули гости.

На керосинке черный чайник выкипал, пускал струи пара, окно все запотело, никто не замечал.

— Тут ты идешь, — сказал Симон, — кругом сухо, асфальт. Тут и обувь цела останется и все. Садишься в трамвай, с трамвая слезаешь, пожалуйста, садись в автобус. Приходишь домой — и электричество тебе и радио, слушай себе песни. Каждый день кино. Каждый?

— Да, — ответил Стефан неохотно, — каждый.

— Ну вот. Когда хочешь — смотри кино, хочешь — с женой смотри, хочешь — один. Карусель есть?

— Да.

— Л у крестьян, что крестьянин видит?…

— Слушай, Васил-даи… Их Гурген не вернулся, как они там?

— Плохо. Дети температурят все трое, и Антик температурит. Вообще малярия одолела всех. Врач у нас была, ничего не понимала, не смогла помочь никому. Теперь даже ее нет. Народ о тебе вспоминает, Стефан.

— Что говорят про меня?

— Ты много для нас сделал, Стефан. Такое не забывается.

— Если вернусь, обрадуются люди?

— Спрашиваешь!

Чайник изо всех сил плевался в окно. Вошла мать, сняла чайник с огня, убавила пламя в керосинке. Чай с лимоном оставил гостей равнодушными.

На пятый день председатель с Симоном перевязали веревками фанерные чемоданы.

— Очень благодарны вам, — сказали хозяйке.

— Не за что, всегда пожалуйте, — сказала мать Стефана. — На здоровье.

Вечер был, они ждали трамвая в сторону вокзала. Стефан снова спросил:

— Ну, так если вернусь, обрадуются?…

И председатель снова сказал:

— Спрашиваешь…

— Да ну, Стефан, — вмешался Симон, — делать тебе нечего, живи себе в городе, что придумал еще…

Показался трамвай из-за угла. И пока он подошел к остановке и стал, Стефан уже принял решение. И, пожимая руку председателя, сказал ему:

— Раз так, поди и скажи всем — доктор Есаян сошел с ума, снова хочет вернуться в село…

«1946 год был, — сказал себе врач, — совсем рассудок потерял тогда…»

Свет фар осветил стену. Этого дома не было тогда. Второй дом. Этого тоже не было. Все новые дома. И новые люди. Тогдашние дети, бежавшие вслед за автомобилем, босоногие, в драных штанах, теперь отцы семейств.

Наконец осветилась та стена, возле которой спустился он с борта грузовика много лет назад. Машина остановилась, водитель не выключал фар, мягкая пыль поднялась и осела. Из кузова попрыгали люди, разошлись, пожелав спокойной ночи всем.

В кабине врач и водитель поглядели друг на друга.

— О чем задумался? — сказал врач.

— Извини, доктор, очень усталый я, не могу тебя до твоего дома везти.

— Ты об этом думал? — Стефан открыл дверцу и сказал выходя: — Поезжай. Все в порядке, спокойной ночи.

— Доктор, милый, извини меня.

Стефан рассердился, не ответил больше. Зашагал с перекинутым через руку пиджаком. Он почти никогда не надевал его. Всегда таскал с собой, но надевал редко очень. Машина обогнала его, уехала. Мигнули красные огни, и машина скрылась за поворотом.

Врач остался один.

«Опять возвращаюсь, — сказал он себе, вспомнив то свое, в сорок шестом году возвращение в село. Была такая же ночь. Керосиновые лампы освещали изнутри дома, электричества не было еще. — В жизни еще я не делал правильного шага, не поступал разумно. Сознательно или бессознательно — все делал не так…» Он молча шел по спящему селу. Человек вышел навстречу, поздоровались в темноте, разошлись. «Моя жизнь прошла»… Второй человек повстречался — поздоровались, разошлись. «Один остался…» — И снова он вспомнил возвращение сорок шестого года. — А в тот день я был радостный… В селе можно погрязнуть и застрять. Раствориться, перестать быть, сделаться несчастным. Я уже тогда знал это. И, зная, все-таки вернулся. И был радостный. Трудно объяснить, почему. Очень радостный я был, очень…»

Вто утро сорок шестого года было много улыбок.

И почти все улыбки были желтые. Эпидемия малярии охватила село. Ничего не помогало, никакие средства. Самым распространенным было свое местное средство — страх: считалось, что, если напугать больного до смерти, болезнь отпустит. И на человека, бившегося в ознобе, внезапно опрокидывали ведро холодной воды. Или заставляли больного стоять во время приступа, не ложиться ни в коем случае. Ничего не помогало все равно.

Отправляясь к Василу домой, Стефан забыл захватить гостинцы для детей. По дороге вспомнил, но подумал, что, может быть, так лучше даже: «Еще посмотрим, как все будет». Дороги от дома к дому были короче теперь — в селе почти не осталось изгородей, все истопили за годы войны. Короткие тропки пролегли между домами. И, видно, часто ходили друг к другу за каждой мелочью — тропинки утрамбованные были.