Ведат Кокона - По волнам жизни

В городе о Мулле Кериме рассказывали такой анекдот. Как-то, важно шагая по улице в одежде священнослужителя, высокий и значительный с виду, он привлек внимание одного крестьянина, который, поборов робость, обратился к нему:

— Ходжа-эфенди, ты извини, но у меня к тебе будет просьба — прочитай-ка мне письмо от сына. Он у меня в Турции, четыре года в солдатах.

Мулла Керим остановился, почесал затылок, потом достал платок, вытер шею, вспотевшую от неожиданной напасти — бедный ходжа не знал грамоты. Что было делать? На миг он задумался, откашлялся и сказал:

— Ты прости меня, брат, но я не умею читать.

— Как? — спросил удивленный крестьянин. — Может ли быть, чтобы господин в такой большой чалме на голове совсем не мог читать?

Мулла Керим, который не учился в медресе, но был человеком неглупым, тут же снял чалму и надел ее на голову ошеломленному крестьянину. Тот широко раскрыл глаза от удивления, а ходжа спокойно изрек:

— А, ты так думаешь? Ну, ладно, вот тебе чалма, теперь читай письмо, а я послушаю.

Вот каким был Мулла Керим!

— Аджаип! [17] Удивительно! (тур.) Куда пропал этот недотепа имам? — спрашивал себя Шакир-ага, доставая массивные золотые часы на толстой золотой цепочке, свисавшей до самого пояса. Он то и дело посматривал на них и всякий раз хмурил широкие светлые брови, которые, соединяясь на переносице, напоминали золотую полоску.

Глядя на этого человека, создавалось впечатление, будто он весь искупался в золоте: светлые волосы, светлые брови, светлые завитки усов, светлая волнистая борода, желтая кожа рук и пальцев, на которых сверкали два красивых золотых перстня. Его улыбка, обнажавшая золотые зубы, тоже казалась золотой.

— Что за чудеса с этим человеком! — громко сказал хозяин дома. — Я ведь просил его прийти вовремя. Поднимись-ка, сынок, посмотри…

Не успел он закончить, как вошел имам Хюсен. Это был невысокий мужчина в чалме и в черном стареньком, уже кое-где залоснившемся джуббе. От быстрой ходьбы имам едва переводил дыхание. Приподняв полы одежды, он сел на миндер, вынул из кармана белый платок, вытер вспотевший лоб, шею — сначала сзади, где потертый воротник джуббе лоснился от жира, потом спереди, где кожа висела пустыми мешками. Потом убрал платок в карман, поправил чалму и наконец пришел в себя. Держа в протянутой правой руке коробку сигарет, а левую прижав к груди, к нему подошел племянник хозяина Мухтар. Имам Хюсен улыбнулся и тоже приложил руку к груди:

— Нет, сынок, я не курю.

Принесли кофе. Мужчины опять вернулись к своему разговору, а женщины, стоявшие за дверью, умолкли и приготовились подслушивать.

Тетушка Хасибэ провела Хесму в комнату с очагом и усадила на табуретку. Ноги девушки она поставила в таз с теплой водой, в рот ей положила золотую монету, а над головой подняла Коран.

— Ну, — сказал дядя жениха, — дай бог молодым сыновей, а размер нидьяха определим в 700 грошей {75} 75 Грош — албанское название турецкого куруша (пиастра) — 8,5 копейки по курсу тех лет. .

— Ай-ай-ай! Что я слышу! — выступил дядя невесты, деловито покручивая усы. — Нет, почтенный, не говори больше таких слов, прошу тебя. Эта сумма не пойдет. Это цена коровы.

— Ну, ты уж слишком, — возразил ему дядя Весаф, свидетель Хесмы.

— Не горячитесь, — сказал дядюшка Хюсни, старик из Маналати, близкий друг обеих семей. — Согласитесь на сумме в девятьсот грошей.

— Не пойдет, — отрезал один из свидетелей невесты.

Тут кто-то решительно и твердо завершил торг:

— Тысяча и один грош, и давайте покончим с этим.

Выпили по стакану шербета. Потом имам поднялся с места, прокашлялся, чуть завернул длинные рукава джуббе, надел на кончик носа очки и обернулся направо, к Тахсин-аге:

— Скажи, доверенный жениха, берешь ли ты в невесты Исмаилу, сыну Хасана Камбэри, дочь Шакир-аги Хесму?

— Да, беру, — ответил Тахсин-ага.

Имам трижды повторил вопрос. Получив столько же раз положительный ответ, он устало сдвинул брови и, повернувшись налево, изрек с той же торжественной серьезностью:

— А ты, доверенный невесты, берешь ли ты в мужья Хесме, дочери Шакир-аги, сына Хасана Камбэри, Исмаила?

— Да, беру, — ответил дядюшка Весаф.

Имам опять трижды повторил вопрос и трижды услышал «да».

Хозяева дома встали со своих мест, принесли бумагу, чернила и сделали запись по всем правилам закона. Свидетели обеих сторон подписали документ, потом Шакир-ага сложил его вчетверо и спрятал в карман пальто. Мужчины посидели еще немного, затем поднялись и ушли. Дело было сделано.

Через десять дней после подписания контракта Исмаил уехал во Францию. В Париже он записался слушателем факультета права, хотя еще в младших классах лицея полюбил литературу, увлекшись великолепной поэзией Гюго. Он решил, что непременно станет педагогом. Ни одна профессия не вызывала у него такого восхищения. Но отец хотел, чтобы сын учился на факультете права, считая, что диплом юриста поможет ему выстоять в суровой жизненной борьбе. Быть судьей, нотариусом, адвокатом казалось Хасану гораздо надежней, чем зависеть от милостей правительства в лице министерства просвещения…

Любя отца и веря в трезвость его суждений, Исмаил подчинился его воле. Но не оставил и литературу — посещал лекции в Сорбонне и участвовал в литературных семинарах. В июне он успешно сдал экзамены по юридическим наукам, а летом, приехав в Тирану на каникулы, штудировал прослушанные в Париже лекции по истории и теории литератур. Осенью же, вернувшись во Францию, он сдал экзамены за первый курс литературного факультета, и тоже довольно неплохо. Так, на двух факультетах сразу, проучился он все три года своего пребывания в Париже. Эти годы — в занятиях и развлечениях — уплыли очень быстро, катясь час за часом и день за днем, как эти голубые волны Адриатики, которые пенились, вздымаясь и оседая, пока пароход «Città di Catania» двигался вперед, приближая Исмаила Камбэри к берегам его отчизны…

Время шло, внося перемены не только в жизнь Исмаила Камбэри, но и в судьбу Теля Михали. За последние три года он как-то сразу вырос и возмужал и все разительнее становился похожим на отца. Ольга не могла налюбоваться сыном, видя в нем живой портрет Вандьеля. У Теля были черные, вьющиеся кольцами волосы. Под тонкими дугами бровей сияли большие глаза.

Тель Михали уже два года учился в лицее. К счастью, комнаты у Ольги никогда не пустовали, обеспечивая постоянный доход. Кроме того, небольшие суммы ей присылал муж, хотя это и стоило ему там, в Америке, немалых жертв. Страну, писал он, охватил сильнейший кризис, и ему приходилось довольно часто сидеть без всякой работы.