Ведат Кокона - По волнам жизни

«Албанский народ знает меня, и я уверен, что и итальянский народ поймет меня. Мои слова искренни и исходят из сердца. Двадцать шесть лет мы жили в независимой Албании. За эти годы мы не продемонстрировали цивилизованному миру — хотя и находимся в центре Европы — свою способность к самоуправлению. Наше неумение управлять убедило мир, а также и нас самих в том, что мы шли к опасности — опасности раздела Албании.

Нашей единственной надеждой была гениальная и любимая личность дуче, который решился на моральные и материальные жертвы ради нас. Он спас Албанию от преследовавшей ее опасности. Армия, которая пришла сегодня, — это славная армия, ею командует сам победоносный дуче. Она пришла к нам не с войной, а с миром. К нам пришли потомки итальянцев, тех, что сражались вместе со Скандербегом.

Это потомки великой нации, вместе с которой Скандербег не однажды встречал лицом к лицу врага. Наш долг — проявлять спокойствие и подобающе встретить эту армию, ответившую на выстрелы некоторых актами великодушия.

Любимый дуче, Ты многим пожертвовал ради нас, спасая нас от многих опасностей. Ты в сердце албанского народа, за исключением ничтожного, неблагодарного меньшинства. Вся Албания любит тебя. Поэтому, хотя мы и не вправе просить Тебя ни о чем, так как Ты и без того добровольно оказал нам столько благодеяний, мы все же просим Тебя, дуче, спасти албанский народ».

Нури-бей опять слегка улыбнулся, закончив читать послание, с которым Джафэр-бей обратился к албанскому народу. Хотя в Нури-бее чувство человеческого достоинства, чувство мужества и чести пребывали в зачаточном состоянии, хотя слова «патриот» и «албанец» звучали в его ушах как звон фальшивой монеты, тем не менее он не мог не заметить, что послание было составлено с большой дозой бесстыдства, лицемерия и подлости. «Двадцать шесть лет мы жили в независимой Албании. За эти годы мы не продемонстрировали цивилизованному миру — хотя и находимся в центре Европы — свою способность к самоуправлению». Каким лицемером показал себя здесь его старый друг Джафэр-бей! Тот, кто был одним из регентов Албании до прихода Зогу к власти, кто занимал различные министерские посты и был депутатом в период всего режима Зогу, кто столько раз стоял у кормила власти, теперь говорил, что албанцы продемонстрировали цивилизованному миру, что они не способны управлять своей страной сами.

У Нури-бея самого совесть была нечиста, но даже он не мог не заметить, с какой нахальной сноровкой и ловкостью его друг пытается выбраться из несусветного потопа на цветущий остров.

Но все же Джафэр-бей приносил огромную жертву этим политическим актом, приносил, так сказать, на алтарь отечества свое известное имя! Ведь в труднейший момент, переживаемый этой несчастной страной и ее многострадальным народом, должен же появиться человек, пытающийся спасти «il salvabile» [61] То, что можно спасти (итал.) . . И вот появился он, Джафэр-бей, и так, чтобы его слышал дуче, сказал албанскому народу: «Я, бывший и регентом, и министром, и депутатом столько лет подряд в период независимости, оказался неспособным к управлению, и кому, как не мне, следует сейчас сказать: прости, о дуче, эту страну, куда пришла сегодня твоя армия!»

Но какое право имел Джафэр-бей говорить от имени народа и свое неумение управлять страной приписывать всем албанцам? В этом пункте Нури-бей, хоть и был другом Джафэр-бея, хоть их со дня Седьмого апреля и объединяло тесное сотрудничество, не имел удовольствия разделять его мнение. В Албании были и другие государственные деятели помимо Джафэр-бея. Вот, к примеру, у нее был он, Нури-бей, прошедший в политике огонь, воду и медные трубы! За исключением тех немногих месяцев, когда власть находилась в руках правительства Фана Ноли {134} 134 За исключением тех немногих месяцев, когда власть находилась в руках правительства Фана Ноли… — Имеется в виду период с июня по декабрь 1924 г., когда в результате буржуазно-демократической революции у власти оказалось правительство Фана Ноли. См. предисл., а также примеч. 46. , — когда Нури-бей, словно мокрая курица, отсиживался дома и не выходил даже на порог из страха, как бы те, из «Башкими», не влили в него еще один пузырек касторового масла, — он с начала и до конца режима Зогу был депутатом от Влёры и блистал в парламенте своим молчанием, так как, по его мнению, чем тише сидишь на этом гиблом месте, тем больше набиваешь себе цену и заслуживаешь уважение арнаутов! «Он семи пядей во лбу», — говорят о таких, кто очень редко открывает рот, не говоря уже о том, чтобы выступать с речами! Да, государственным деятелем был он, Нури-бей, но вот ведь незадача — Зогу никогда не делал его министром. Нури-бею страсть как хотелось заполучить портфель министра, однако Зогу, как назло, никогда не удовлетворял горячего его желания.

Эта скрытая мечта, точившая его изнутри, словно древесный червь, стала близка к осуществлению три дня назад, когда Джафэр-бей предложил ему войти в состав Временного административного комитета, которому надлежало созвать Учредительное собрание; на нем Шефкет-бея Верляци {135} 135 Шефкет-бей Верляци — крупный албанский феодал родом из Эльбасана, избирался в Национальный совет, выборы в который состоялись в мае 1924 г.; после победы Июньской революции 1924 г. был приговорен заочно к смертной казни; несостоявшийся тесть Ахмета Зогу, премьер-министр марионеточного правительства Албании в период с апреля 1939 г. по ноябрь 1941 г. предполагалось выдвинуть премьер-министром нового правительства, а последнее сформировать из членов этого собрания, причем Шефкет-бей Верляци включил бы и его, Нури-бея, в список министров своего кабинета.

По этой причине Нури-бей сбросил с себя вековую восточную лень и впервые в жизни принялся за работу, достойную политического деятеля: с помощью Джафэр-бея он составил текст телеграммы, которую день назад Административный комитет направил дуче, — в ней он и его друзья подтверждали свою безграничную ему преданность и выражали надежду, что будет осуществлена программа, определенная утром того дня славным посланцем дуче, графом Чиано, — программа, которая содержалась в словах «порядок, прогресс, политическая и социальная справедливость в рамках фашистской свободы».

Нури-бей потягивал душистую сигару и размышлял: жизнь его, словно в удивительном фильме, быстро мелькала перед глазами памяти, а он был как зритель, который, уже однажды просмотрев этот фильм, во второй раз выделяет сложное переплетение событий, управляющих жизнью человека.

Будучи мютесарифом {136} 136 Мютесариф — административный чиновник в Османской империи. одного из ливийских городов во времена турецкой оккупации, Нури-бей организовал как мог защиту своего участка от итальянских войск; итальянцы захватили его в плен и увезли в Италию. В это время вспыхнула Балканская война. Турция ушла с Балкан, и Албания была провозглашена самостоятельным государством. Возможность карьеры в министерстве внутренних дел Турции крайне уменьшилась для Нури-бея. Довольно долго пробыв военнопленным в Италии, он сохранил с того времени приятные воспоминания об этой стране. Оказавшись в Турции не у дел и вспомнив, что он албанец, Нури-бей переехал в Албанию, оставаясь верным другом Италии.