Джейн Джонсон - Преданное прошлое

Именно в этот момент заверещал мой мобильник — словно возник электрический контакт, перекрыв некий эмоциональный разрыв в сознании. Это был Майкл.

Надо было просто отключить аппарат, но осуждающее выражение лиц окружающих ввергло меня в панику, и я выбежала из зала, чтобы ответить на звонок.

— Да?

— Почему ты так внезапно сбежала? И что имела в виду, бросив мне эту гнусную фразу: «У меня сложилось впечатление, что мы с тобой уже некоторое время назад простились»? Прямо как выстрел в лицо! Это больно слышать!

Я едва не рассмеялась.

— Тебе больно?! А как насчет меня?! Это ведь ты меня бросил, а вовсе не наоборот. Так что нечего жаловаться.

— Да знаю я, все знаю. Я был не прав. Мне не следовало так поступать.

— Как именно?

— Не следовало с тобой расставаться. Я не могу так жить, не могу без тебя, Джулия. Мне тебя очень не хватает.

Всякая брошенная женщина мечтает услышать подобные слова от бросившего ее мужчины. Всякая брошенная женщина репетирует про себя убийственные ответы, чтобы раздавить проклятое насекомое, что забралось ей под воротник. Но к сожалению, в этот момент ни один из аргументов не приходил мне в голову. Вместо этого у меня вырвалось:

— Правда? — причем вырвалось с каким-то ужасным, жалостным подвыванием.

— Давай встретимся вечером. Приезжай ко мне в гостиницу, поужинаем вместе. Если захочешь, останешься у меня. — За этим последовали разнообразные предложения сексуального характера, от которых у меня внизу живота начались настоящие колики от возникшего желания.

— Ну, не думаю, что это такая уж блестящая идея, — вяло ответила я.

— Она же всегда у нас отлично срабатывала. Давай, приезжай, ты ж сама этого хочешь. А потом почитаешь мне на ночь выдержки из этой книжки про вышивку…

Последняя фраза подействовала на меня как ведро холодной воды, опрокинутое на голову.

— Нет, не могу, — твердо отказалась я. — Слишком рано, у меня еще душа болит от обиды. Мне надо понять, чего я на самом деле хочу, что мне необходимо и что для меня хорошо. Не думаю, что это будет хорошо для меня — провести нынешнюю ночь с тобой. Иди погуляй, а потом прими холодный душ. Завтра увидимся.

И, вся дрожа, отключила связь. А потом вообще выключила телефон. Когда я вернулась на свое место в читальном зале, то увидела, что связь с Интернетом накрылась.

Кэтрин

1625 год

Мы пробыли в море уже почти две недели, но если мы доберемся до Сале живыми, это точно будит настоящие чудо, потому что тут мы попали между диким морем, голодом, балезнями и жистокастью наших похитителей. Мы ужу патиряли троих из прежнего числа, то исть трех дитей и двоих мущин из тех, что были взяты в плен раньше нас возле Плимута. В нынишнее утро скончалась старая миссис Эллис, ана умирла ат слабости и ат горя, потому что патиряна своего бедного мужа, но тела ее никто ни забрал, она так и лижит сриди отбросов и тожи дурно пахнит. Мама тожи болеит, а я ни чиго ни магу для ние сделать. Нам ни хватаит света и чистава воздуху, нам досаждают мухи и черви, а ищо я слышала, как по трюму бегают крысы. Хорошо ищо, что они ни нападают на нас, а то грязи и вони было бы ищо больши. Кто бы сийчас нас ни увидал, ни за что ни понил бы, что мы совсем ни такие, какими выглидим, а выглидим мы как оборванный и грязный бродяги, согнанный как свиньи в хлев.

Случались такие дни, когда Кэтрин хотелось просто лечь и умереть, дни, когда было уже совсем невмоготу выносить вонь и тесноту, боли в животе и ужасные, удушающие миазмы, заполнявшие трюм, и ощущение общей безнадежности, охватившее все это скопище несчастных невольников. Вначале, возмущенные жутким обращением, пленники заговорили было о восстании, о том, чтобы поймать пиратов, которые спускались в трюм с едой для них, схватить их и утопить в дерьме и моче, которые уже образовали в трюме настоящее внутреннее море, отобрать у них ключи от оков, вооружиться чем попало и захватить весь корабль.

Планы придумывались самые изощренные и фантастические, полные подробных деталей: как они схватят самого раиса и выжгут ему глаза тем самым прутом, которым жгли ноги проповеднику; как разденут разбойника догола и выбросят за борт на корм акулам, а сами будут смеяться, наблюдая, как его рвут на части; как повесят на рее вероотступника-англичанина, ныне выступающего под именем Ашаба Ибрахима, но перед этим лишат его мужского достоинства, которое он, несомненно, предоставил этим язычникам для обрезания, когда обратился в турецкую веру; как захватят в плен остальную команду и затолкают в эту смердящую дыру, в которой сейчас сидят сами, прежде чем развернуть корабль к родным берегам, а потом передадут их властям в качестве заложников, чтобы впоследствии обменять на тех несчастных англичан, которых еще держат в Сале…

Капитан Гудридж рассказал, что слышал историю об удачном восстании пленников на одном алжирском корабле: там узники сумели каким-то образом подкупить одного европейца из экипажа, и тот освободил их и снабдил оружием, и они убили капитана работорговцев и увели корабль обратно в Плимут, куда с честью прибыли, а потом зажарили на набережной свинью и гордо пронесли перед этими магометанскими пиратами, угрожая принудить их ее съесть, покате не начали вопить от ужаса и отвращения.

Кэт про себя решила, что капитан, по всей вероятности, сочинил эту историю, чтобы поднять их дух, да и свой собственный тоже. В конечном счете его идея не сработала: при первом упоминании о свинине пленники начали стенать, рты у всех наполнились слюной, лишний раз напомнив о голоде, а некоторых даже вырвало, что лишь добавило вони и жидкости, и без того плескавшейся под их ногами.

Но толки о восстании очень скоро сошли на нет: еще несколько дней в тесноте и грязи, небольшой шторм, после которого все остались в синяках и кровоподтеках, потом внезапная смерть первого из детей, маленького мальчика, так и не оправившегося от лихорадки и поноса, и дух пленников был сломлен окончательно.

Мать малыша выла над мертвым тельцем, пока пираты не забрали его. После чего несчастная начала истерически вопить, что они его съедят, и никто не мог ее утешить или убедить, что пираты ничего подобного делать не станут, потому что никто в этом не был до конца уверен. Вопли и стенания молодой женщины продолжали преследовать пленников все время, и наяву, и во сне.

После этого все начали болеть, один за другим. Двое детишек свалились в лихорадке — девочка трех лет и восьмилетний мальчик. Мальчика Кэт знала — он приходил в Кенджи-Мэнор с матерью по праздникам, и она играла с ним в саду в кегли. Он болел несколько дней, а когда умер, Кэт обнаружила, что не может уже ни плакать, ни молиться. И решила, что неспособность плакать проистекает оттого, что у нее не осталось никаких чувств или, может быть, она просто не в силах выдавить из себя ни единой слезинки — из-за недостатка воды. Что до неспособности молиться, то она уже поняла — вера ее подвела. Было трудно поверить, что существует Бог, в должной мере заботящийся о своей пастве, который допускает, чтобы дети его гибли столь ужасным образом.