Юй Хуа - Месяц туманов

Геше рассмеялся.

Живой Будда, толкнув Самгтана, полюбопытствовал:

— Так, что ли?

— Так или не так, но ты и в самом деле меня лупил.

Геше вдруг промолвил:

— Кажется, ты опять собираешься нас покинуть?

— Да, — Самгтан, потупив взгляд, добавил: — Мне надо ехать.

Помолчав секунду, Живой Будда сказал:

— Когда-то я тоже видел такой сон.

В былые времена Самгтан частенько что-нибудь подбрасывал друзьям под одеяло. А когда во сне натыкаешься на всякий предмет, то возникает ощущение, что тебя и вправду кто-то бьёт. И только Живой Будда вспомнил о своём случае, как Самгтан тут же обо всём догадался. Лицо его вмиг залилось краской.

Живой Будда проговорил:

— Я позволю тебе сфотографировать то, что ты никогда не снимал. Известно ли тебе, что мы никому не показываем духов-защитников?

Живой Будда открыл створку кухонного шкафа, на которой висела какая-то вышивка. Внутри помещались четыре маски, залитые сиянием. Эти маски изображали одного и того же человека — Ташивандена, который много лет назад так и не смог перевоплотиться в Будду из-за своих вопросов и сомнений. Три маски устрашающего и свирепого вида представляли его земные воплощения в облике духа-защитника, четвёртая же отражала его истинное лицо, подлинную суть. Самгтан не думал, что Живой Будда сравнивает его с Ташиванденом, но прекрасно знал историю духа-защитника. Он начал вынимать из футляра фотокамеру. Непокорный, упрямый взгляд этого персонажа нашёл отклик у него в душе.

Самгтан собирался уезжать далеко за границу преподавать буддийскую философию. Однако внутри него всё-таки что-то противилось.

При расставании Живой Будда вызвался его проводить.

С видом ещё более загадочным, чем прежде, геше сидел, выпрямив спину, и молча улыбался. В лучах льющегося света он точно весь обратился в каменную статую. Самгтан опустился на колени перед Почтенным Учителем и отбил земной поклон, ощущая ароматную и мягкую траву под собой.

В палатке Живой Будда вынул из-под одеяла булыжники и обратился к Самгтану со словами:

— Я больше не собираюсь тебя бить.

И двое старинных приятелей захохотали.

Наступила ночь, а Самгтану никак не удавалось заснуть, он ворочался в полудрёме. Вскоре весь в поту он открыл глаза, разбуженный яркой луной. Уснув во второй раз, Самгтан вновь увидел кошмар. Ему чудилось, что диск луны, круглый как жёрнов, опускается сверху и давит на него, потом, засверкав, превращается в Ташивандена в образе духа-защитника. И тот, кто предал триста лет назад, шепнул тому, кто предавал триста лет спустя:

— Бить!

Множество ударов в тот же миг обрушились на него сзади. Один за другим, потом ещё и ещё… Во сне он пытался выбраться из тесного спального мешка, но с каждым ударом, наоборот, запутывался в нём всё сильнее. Самгтан, обычно такой весёлый и самонадеянный, во сне стонал и просил о помощи.

Из лунного света вышел Живой Будда и вырвал своего давнего друга из кошмарного сновидения. Он рассказал, что на этой поляне растут грибы. Нынче ночью роса особенно обильна, вот грибы и проросли во множестве. И одна кучка грибов пробилась как раз под спальным мешком Самгтана, они-то и вызвали кошмар.

Самгтан и Живой Будда присели на траву в надежде немного прийти в себя и перевести дух. И вскоре в тихом сиянии луны стал разливаться запах грибов, жаренных в молоке.

Перевод М.В. Черевко

Женщину, с которой он спал в одной постели не один десяток лет, в четверг похоронили. Всего-то добавилась на кладбищенской земле ещё одна могилка. Такой вот нехитрый конец, а если призадуматься, то и в самом деле жутковатый! Старик Ма Цзышань покидал кладбище последним. В тот миг, когда он проходил через ворота кладбища, на его глаза вдруг навернулись слёзы, будто чей-то старческий, но всё ещё твёрдый голос прошептал ему в ухо: «Ладно, старикашка, тебе изрядно повезло! Тебя снова пронесло! Ну что ж, поболтайся ещё несколько деньков и возвращайся сюда. Здесь будет твой дом. Подумай, ты и так на этом свете пожил немало, и даже очень немало!» Ма Цзышань согласно закивал: «Да, да, и вправду слишком долго я здесь канителюсь. Каким цветущим мальчиком, каким статным молодцом я был, и во что превратила меня жизнь?!» От этой мысли ему стало неприятно и горько.

Старик Ма Цзышань вспомнил, что во времена его детства деревня была размером с выгон для овец, а кладбище не было таким большим, как сейчас, и выглядело заброшенным. Теперь же деревня огромна; кладбище увеличилось в несколько раз и само стало почти как деревня: там плотными рядами стоят надгробия, как будто разом вымерло население нескольких посёлков и всех похоронили здесь. Но хотя мёртвых сильно прибавилось, живых стало намного больше. И пока множилось число и тех и других, старик Ма Цзышань потихоньку дотянул до семидесяти с лишним лет и состарился. Ма Цзышань иногда смотрел на своё старческое отражение в воде и не мог понять, был не в силах объяснить, что сделало его таким…

Когда могил прибавилось, то кладбище оживилось — это слегка разочаровало старика Ма Цзышаня. Его привлекало пустынное и тихое кладбище, ему нравилось, когда могильных холмиков было немного и люди с трепетом относились к вечности. А как только могил стало больше, так людям начало казаться, что после смерти их ждут те же скандалы и грызня, что и на земле. Но всё-таки на кладбище гораздо спокойнее, чем в мирской пыли: ведь люди лежат глубоко в жёлтой земле, даже к соседу в гости наведаться не могут. Похоронная процессия уже разошлась, на земле у ворот осталось множество отпечатков ног; следы приходивших и уходивших наложились друг на друга, так что было не разобрать, кто куда шёл. Быстро же все разбежались! Но однажды они сами останутся здесь навсегда.

Залитое лучами солнца кладбище походило на руины большого города. Небосвод напоминал огромный циферблат, на котором солнце — всего лишь безостановочно двигающаяся стрелка. Старик Ма Цзышань поднял глаза на светило и вдруг подумал: если бы не слёзы, он бы давно ушёл с кладбища, но именно они заставили его задержаться в столь важном месте. Ведь ворота кладбища — это врата между жизнью и смертью, людям следовало бы чаще тут останавливаться. Старик Ма Цзышань почувствовал великое желание побыть в этом месте подольше; укрываться в глубине кладбища неприятно: всё-таки сам он ещё живой, но слепо идти в суетный мир ещё хуже. А что там делать? Делать-то почти и нечего! Лучше постоять в таком местечке, поразмышлять и проникнуться своим счастьем. Солнцу, должно быть, тоскливо совершать свой долгий путь по такому большому небосводу в одиночестве. Ма Цзышань глянул на солнце, и ему показалось, что светилу совсем грустно. Но иногда, к своему удивлению, старик находил, что одиночество — благая участь.