Денис Коваленко - Хавчик фореве...

— Видел бы все это Иван Сергеевич, испугался б и уехал в Баден-Баден.

— Почему ты такой злой? — посмотрев на меня с сожалением, произнесла Оленька.

— Я не спорю, у Певцова замечательный торс… но при чем здесь Тургенев, — попытался я оправдаться. Вышло совсем кисло. — Оленька, давай не будем об этом, я правда ничего не понимаю в театре, тем более во всяких новаторствах, и Тургенева я не люблю, и вообще все слезливое и восторженное; к тому же жутко дуло в спину. — Мы сидели в бельэтаже, и прямо за нашими спинами невыносимо работал кондиционер, меня до костей пробрало, до того мощным и холодным был поток воздуха. — Уверен, если бы не этот дурацкий кондиционер, я бы все понял и по-настоящему оценил, но когда…

Я запнулся. Оленька даже не слушала меня.

— Я хотела сделать тебе приятное, — негромко сказала она, глядя в небо.

Мы сидели на скамейке возле фонтана у памятника Пушкину. Оленька пила апельсиновый сок, я — наконец-то — пиво. Мы сидели молча уже с четверть часа; все это время я, как мальчишка, укорял себя и не знал, как теперь выпутаться.

— Ты умеешь растворять облака?

— Что?

— Я уже растворила два облака, посмотри. — Оленька взглядом указала на маленькое, чуть заметное облачко. — Я очень долго смотрела на него, и оно растаяло. Попробуй, это нетрудно. Нужно только захотеть. Давай попробуем вместе. Вон то. — Она указала на другое облако, большое, похожее на разжиревшую кошачью морду без усов.

От пива мне стало легче, и я осмелел.

— Оленька, ты прости меня за всю эту… ерунду. Последнее время на меня, правда, столько всего навалилось. Конечно, по моей же дурости, но… — Я не нашел, что сказать дальше, и замолчал.

— Я знаю, — проговорила она, глядя в небо. — Ты на самом деле не такой. Ты очень много наговариваешь на себя, хочешь, чтобы люди, думали о тебе хуже, чем ты есть на самом деле. Обычно все делают наоборот, но для тебя так, наверное, проще — сказать: я плохой. После этого, наверное, проще делать другим больно. Только все это никому не нужно — и тебе первому. Если бы твоей целью было остаться в одиночестве, — но ты ведь не такой, тебе нужны люди, а ты их обижаешь. Обижаешь бессмысленно, без всякой для себя пользы. Я очень хотела помочь тебе. — Она замолчала, взгляд ее все так же был устремлен в небо.

— Получается? — спросил я, следуя ее взгляду.

— Да, — улыбнулась она. — Оно уменьшилось. Потому что ты мне помогал. — Она посмотрела на меня; взгляд ее был до неприятного материнским.

— Ты любишь меня? — спросил я. Улыбка исчезла с ее лица. Она не ответила.

— Пойдем. — Поднявшись, она протянула мне руку.

— Куда?

— Проводишь меня.

— Куда?

— Домой.

— Оленька, что случилось? — спросил я начистоту. — Не понимаю. — Я попытался притянуть ее к себе.

— Не надо. — Она отстранилась. — Не надо. Ничего не случилось, пойдем. — Крепко держа мою руку, она потянула меня, как капризного ребенка.

— Оленька, зачем ты все это затеяла? Этот театр, эти облака — к чему все это? Ты любишь меня? — переспросил я, пристально глядя ей в глаза.

— Нет, — сказала она чуть слышно.

— Тогда для чего все это, просто ответь: для чего?

— Просто мне стало… только пойми меня правильно. Мне стало тебя жалко — по-хорошему жалко. Я виновата, что все так случилось с этой квартирой, то, что теперь тебе негде жить. Я хотела… как лучше. Утешить тебя. Чтобы ты радовался…

— Подожди, — перебил я ее, — так значит, с квартиры я действительно съезжаю?

— Да.

— Тогда зачем все это? — И, не зная почему, я ткнул пальцем в небо, туда, где висело это чертово облако.

— Ты сейчас очень злой, я не хочу с тобой таким разговаривать.

— Еще бы, — завелся я. — А я-то надеялся… ты хоть подумала, ты хотя бы помыслила, прежде чем тащить меня на этот идиотский спектакль, что я могу понять все правильно! Что твое приглашение — шаг к примирению. Ты думала об этом?

— Максим, не надо. Я хотела сделать тебе приятное. Ты ведь сам говорил, что нельзя так расставаться… так… плохо. И убедил меня. Я видела, какое у тебя было лицо. Я не могла… чтобы мы расстались вот так — как тогда. Нельзя же расставаться так. Должна быть хорошая память друг о друге. Я хотела расстаться с тобой хорошо. Я… хотела сделать тебе приятное, чтобы когда ты…

— А минет ты не хотела мне сделать?! — в злобе, уже не скрываемой злобе, сказал я. — Я, как идиот, в надежде, что все нормально… а она — утешить. Да на хрена мне твои утешения, когда мне жить скоро будет негде, на хрена мне этот театр, вот этот театр. — Я ткнул пальцем в небо.

— Зачем ты так… — Слезы блеснули в ее глазах. — Я же… — Она заплакала, закрыла ладонями лицо и, проговорив: — Какой же ты злой, не трогай меня, — скоро зашагала к метро. Она отошла уже шагов на десять.

— Дура чертова. — Я бросился следом. — Оленька, — я схватил ее за руку, — ну прости ты меня, дурака, ну прости.

— Не трогай меня. Отпусти. Не волнуйся, две недели ты еще будешь жить. — Я остолбенел — это прозвучало как приговор. — А сейчас оставь меня. Больше мы не увидимся.

Вырвав руку, она побежала к метро. Шагнув за ней, я круто развернулся и пошел обратно. Все кончено. Что кончено? Ничего и не начиналось. Она просто хотела утешить, проститься по-доброму. Благодетельница… блин… Купив пива и не зная, что теперь делать, я спустился в метро «Чеховская» и сел в первый подошедший поезд. Куда уж точно не хотелось, так это домой.

— Да плюнь ты на нее, — сказал Влад. — Мы сейчас девчонкам позвоним, помнишь, те, из клуба. Главное, квартира у нас есть, деньги, я достану. А все эти Оленьки, Машеньки, Сашеньки… — Он подмигнул.

Я чуть не ляпнул в сердцах, что квартиры-то у нас как раз и нет, но вовремя спохватился и пробубнил что-то вроде «Да-да, конечно».

Влад всячески старался поднять мне настроение: трепал меня, тискал, — так мальчишка, видя своего друга грустным, вовлекает его в игру.

— Ну чего ты, а? чего ты, р-ры-ы, — рычал он, повалив меня на диван. — Ну, защищайся, я сейчас буду тебя кусать, р-ры-ы!

Было смешно, я улыбнулся.

— Да отвали ты, — сказал я неизвестно зачем, готовый заплакать.

— Ну вот, вот ты и улыбнулся! — радовался Влад. — Ну вот опять. — Увидев мое вновь посерьезневшее лицо, он сел в кресло и, точь-в-точь как мальчишка, обиженно произнес: — Ну-у, я так не играю.

— Ты как ребенок, Влад, в самом деле, — все же улыбнулся я, но, видно, так себе, муторно.

— Все, последнее волшебное средство, способное развеселить даже царевну Несмеяну. — Он встал на четвереньки и, изображая обезьяну (очень похоже), запрыгал по комнате, то и дело почесывая себя в самых интересных местах и гнусаво напевая: — Чунга-Чанга — синий небосвод, Чунга-Чанга, лето круглый год…

Я не выдержал: