Денис Коваленко - Хавчик фореве...

— Я умоюсь, — выдохнул я и, шатаясь от стены к стене, добрел до кухни. Вода. Так хорошо стало. Легко. Ясно. Голова стала ясная, свежая. Отдышавшись, я вернулся в коридор. Влад был в комнате, сидел в кресле, нож по-прежнему был у него в руке.

Войдя в комнату, я невольно улыбнулся. Сел на диван напротив Влада.

— Влад, поговорим спокойно, — сказал я, продолжая улыбаться.

Он кивнул.

— Я закурю?

Он кивнул.

Закурив и отдышавшись, я опасливо посмотрел на него.

— Влад, — произнес я как мог спокойнее, — что ты хочешь меня убить, я понял, и что ты убьешь меня, я тоже понял. — Я глубоко затянулся, никогда мне так не хотелось курить, как в эти минуты. — Но прежде чем убьешь, хотя бы скажи за что — это первое. И второе: куда ты меня денешь? Ведь будет ясно как божий день, что ты меня убил.

Влад закурил, ни на секунду не расставаясь с ножом. Он держал его, уперев рукоятью в подлокотник кресла, как скипетр. Думаю, со стороны наш разговор даже показался бы примирительным. В голосе Влада уже не было той агрессии, и я говорил без страха, дыхание было ровное, размеренное, руки перестали дрожать. Но все (я это не понимал, я это чувствовал), все это было зыбко и ненадежно. Любое слово, движение могли все изменить. Влад не был импульсивной истеричкой, которая, вспылив, выпустив пар, мгновенно остывает. Этой истеричкой был я. Сейчас я даже не смотрел ему в глаза. У него не должно быть повода, он колебался — выбирал между не хочу и надо. Опять же, я не знал этого — я это чувствовал. С чем-чем, а с интуицией у меня было все в порядке. Влад не хотел меня убивать, это было ясно как день. Докурив сигарету до фильтра, я тут же закурил следующую (само собой, с разрешения Влада).

— Да, будет ясно, что я тебя убил, — сказал он, отвернувшись к окну, — но значения это не имеет никакого.

Он посмотрел на меня так резко, что я вздрогнул. Он заметил это, но выражение его лица не изменилось. Он продолжал — как мне показалось, неохотно, словно превозмогая внутреннюю боль.

— Я здесь два дня. Меня никто не видел, никто не знает. Леночка и Люся уверены, что я, да и ты, москвичи, они не в курсе, что ты снимаешь комнату. Я до блеска вымою квартиру. Даже тебя вымою и в постельку уложу. Ничего не останется от меня, даже воздуха — я открою все окна и входную дверь. Даже если Леночка и Люся расскажут о нас, обо мне, — ну и что? Кого искать? Влада? Какого такого Влада? Мы с тобой в этом городе никто, никому не нужны. Пусть возбуждают дело… меня не найдут, да и искать никто не станет. Я исчезну. Я — фантом. И, кстати, зная твой характер, здесь наверняка столько народу перебывало, столько левых девок и парней, что… — Он задумался, отвернувшись к окну.

— Хорошо, — сказал я, видя, что продолжать он не собирается, — с этим я соглашусь. Но, первое: за что?

— За что? — странно повторил Влад и замолчал на целую минуту. Молчал и я. Тишина воцарилась очень нехорошая, та невыносимая тишина, когда хочется заорать во все горло и… бежать. БЕЖАТЬ!

Влад чуть расправил плечи. Я вжался в стену.

— Мне плевать на тех двух шлюх. Хоть бы ты их из окна выбросил, я бы только веселился и хлопал в ладоши. — Снова долгая пауза. — Ты меня хотел выбросить.

— Да ты чего, Влад, я же пьяный, я…

— Замолчи. Ты меня предал уже тем, что не ударил меня в ответ, как я просил, а серьезно, совершенно серьезно сказал, что когда ты уснешь, я прирежу тебя. Ты сравнил меня с последней тварью, способной убить спящего. Фактически ты назвал меня трусом.

— Влад, все это дурь. Мы знаем друг друга три года, и из-за какой-то пьяной херни мы не просто ссоримся, речь идет об убийстве…

— Вот поэтому я тебя пока и не убил. Ладно. — Он положил нож на стол и поднялся. — Сигареты кончились. Я схожу в магазин, куплю сигарет и воды. И пока буду ходить, решу, убивать тебя или нет. Если ты убежишь, я найду тебя и убью уже без лишних разговоров. Если хочешь жить, у тебя только одно средство — молиться, чтобы, пока я буду ходить в магазин, я переменил свое желание; я буду вспоминать, сколько ты мне сделал хорошего, чтобы забыть твой сегодняшний поступок. — Он оделся и вышел из квартиры.

Его прощальная речь совсем не показалась мне смешной, хоть от нее и попахивало дешевым американским кино. В такие минуты ничто не могло быть смешным. Я с удовольствием поглумился бы над этой сценой, сидя у телевизора… Но сейчас я верил, что Влад, пока идет до магазина и обратно, будет вспоминать, сколько я сделал ему хорошего. Можно было махнуть рукой и сказать, глядя на экран, где на полу в пустой комнате сидел человек с разбитым в кровь лицом и молился, чтобы тот, который только что ушел, вспомнил очень много хорошего: «Э, брат, да плюнь ты на все, если бы он хотел тебя зарезать, он бы давно уже это сделал, еще перед тем как тебя стошнило (может, он и не зарезал тебя потому, что ему стало противно видеть тебя блюющим), но теперь, когда вы все обсудили… Успокойся, брат, он вовсе не вспоминает, а лишь думает о той девке с роскошной грудью и наверняка звонит ей сейчас по телефону и назначает свидание в этой самой комнате. Так что забей, брат».

Вплоть до его возвращения я сидел на полу и вспоминал, сколько я ему сделал хорошего. Выходило, что нисколько. За все три года я делал хорошее только себе, используя Влада.

Специально… НИЧЕГО.

Да, мы классно веселились, развлекались, снимали шлюх… вместе нам было весело и прикольно. Но хорошее… Специально делать ему что-то хорошее? Я, в конце концов, не Бэтмен. От этих дурацких мыслей жутко хотелось спать. Он вымоет квартиру и меня — я невольно усмехнулся, представив, как он будет убирать мою блевотину. О чем я думаю! Может, мне жить осталось всего ничего, а я… Единственное, о чем я думал, — как он будет убирать мою блевотину. Я заставлял себя вспомнить что-то хорошее, что я когда-то, возможно, для него сделал, но неизменно возвращался к одному: Влад стоит с тряпкой в руках и, то и дело окуная тряпку в ведро, убирает мою блевотину. Хоть тресни — не мог я о другом думать! Не получалось. Даже как-то спокойнее стало от этой блевотины.

Дверь открылась, и прежний страх вернулся, он вошел в квартиру, снял туфли, куртку, прошел в комнату, сел в кресло.

Влад стал очередным моим страхом. Новым, свежим и оттого — самым невыносимым. Страх милиции, страх остаться на улице, страх потерять дружбу Морозова — эти страхи сделались маленькими, невзрачными, такими детскими… Влад сидел от меня — руку протянуть; он — руку протянуть, руку, в которой была сигарета.

— Курить хочешь?

Кивнув, я взял сигарету, закурил.

— Я не буду тебя убивать. Курим и ложимся спать, я устал. Да, убери там в коридоре, к утру засохнет, потом замучаешься оттирать, — сказал он обычным тоном.

Эту ночь я спал на раскладушке. Прошлую ночь на раскладушке спал Влад. Теперь он всегда будет спать на диване, я знал это.