Денис Коваленко - Радуга в аду

— Ой, я уже забыла, — даже кокетливо остановила его тетя Аня. — Сейчас приедем, обязательно к нам зайдем. Я столько всего вкусного напекла, столько печений, а есть некому. Вадимчик, — и голос негромкий, печальный, — мы же, по сути, одинокие люди. Ты не обижайся на нас, — в который уже раз повторила. — Вот, — кивнула, — смотри, и местечко освободилось. — На остановке несколько человек вышло и освободилось целое сиденье на двоих. Не хотелось, но Вадим прошел и сел около окна, рядом опустилась тетя Аня. — А то совсем стоять утомилась. Я так давно не ездила в этих автобусах, зашла, и даже не знала, сколько платить, и какой автобус куда едет — совсем от жизни отстала. У Глебушки сегодня дела. А мне к подруге съездить надо было. И решила, что это я на такси поеду, прокачусь вот на автобусе, — с какой-то задоринкой поделилась она. Вадим только кивал, что ему было ответить? Он и слушал.

В начале салона, у самого входа, кто-то, заикаясь, произнес:

— Пож-жалус-ста, дайте ради Бо-бога, д-дайте денег, — по салону пробирался молодой парень, лицо круглое, оплывшее, глаза, кривые, на каждого пассажира заглядывали и ладонь, торчавшая из замызганного рукава рваной болоньевой куртки, к каждому обращалась и, толстые бордовые губы шепелявили, выпуская это дерганое: — Пож-жалуста, д-дайте денег, ради Бога, кушать хчу, — сдавленно пролезало: кушать хчу, хчу кушать.

— Бедненький, — отозвалась тетя Аня, достала из сумочки кошелек, из кошелька — десять рублей, — купи себе хлеба. — Протянула убогому деньги. Со скомканной десяткой, он продолжал, делая, казалось, нарочито неуверенные шаги, одним своим видом заставляя пассажиров сторониться, только бы эта куртка и эта сжатая с десяткой ладонь, не коснулась их. — Кушать хчу, есть хчу, я больной.

На остановке автобус остановился.

— Дяденька, открой дверь.

Двери открылись, убогий, как-то даже резво вышел и, обернувшись, на ходу выкрикнул всем тем, кто был в салоне:

— Падлы ебучие!

Автобус дружно усмехнулся.

— Во, клоун! — кто-то весело заметил.

— За что он так? — тетя Аня опешила. Пока убогий пробирался к задней двери, она все сочувствующим взглядом провожала его. Сидела в двух шагах от заднего выхода и это: — Падлы! — Прямо в лицо ей — точно плюнули.

— Нашли, кому деньги давать, — усмехнулся какой-то пожилой мужчина, стоявший рядом, — это же прохиндей местный. Он на бутылку собирает, а вы ему: хлеба купи, его так и зовут все — Прохиндей. Э-эх, — усмехнулся он, — этим ребятам, гражданочка, деньги давать никак нельзя. Это ж сволота всё, э-эх… Лучше б вы, какой собачке колбаски купили, а этим… э-эх.

Тетя Аня вся как-то скукожилась, всю оставшуюся дорогу ни словом не обмолвилась, только все сумочку свою разглядывала.

— Здесь выходить. — Напомнил ей Вадим.

— Угу. — Кивнула тетя Аня, и, с каким-то стыдом, боясь и по сторонам глянуть, быстренько вышла из автобуса.

— Какой ужас, — говорила она, торопливо направляясь к дому, — какой ужас — эти автобусы. И какие люди. Лучше собачке колбаски, — вспомнила она, — какой ужас. И как…с какой ненавистью, и глаза, какие… ужас… — говорила она, все, глядя себе под ноги. Она и про Вадима забыла, и что приглашала его. Только до подъезда своего дошла, сказала Вадиму: До свиданья, — и немедленно в подъезд.

Вадим домой пришел, все, как ничего и не было. Сестра с мамой смотрели телевизор, реалити-шоу «Дом-2», переживали.

— Раздевайся, ужин как раз готов, увидев сына, сказала мама, сказала, как всегда, приветливо, что… повеситься захотелось. Смотрела бы с презрением, или, вообще бы, вот как сестра, даже не обернулась, точно и не входил никто…ну почему все вот так?

— Не хочу, — буркнул Вадим. Не мог он видеть такое приветливое, все прощающие, мамино лицо…разделся, на кухню прошел; не с ними же телевизор смотреть, про этих идиотов, которые только и знают, что о всякой пошлятине рассказывать…полудурки; все эти шоу, фабрики, он раз как-то глянул эту фабрику: — А сейчас, поприветствуем — Прохор Шаляпин! — и все заприветствовали, заопладировали какому-то крашенному, смазливому полудурку, запевшему писклявым голоском какую-то муру, наверняка, сочиненную таким же крашенным, смазливым полудурком. Телевизор смотреть тошно — сплошные Феклы, Дуни, и не иначе как Толстые, Чеховы, Пушкины, и, вот еще — Шаляпин нарисовался. Скоро, наверно, и какой-нибудь Акакий Повороти запоет, или, вообще — Полиграф Шекспир… не телевидение, а сплошные вопли Видоплясова… идиоты. — И почему у него нет своей комнаты, почему сестра отдельно — в своей комнате, а… Хоть бы телевизор в свою комнату забрала со всеми этими Прохорами и Авдотьями. Спрятаться негде. Кино нормально не посмотришь… На кухне совсем невыносимо стало. Они там телевизор смотрят, а он… Мог бы конечно, зашел бы в зал, лег бы в свою кровать, надел бы наушники, включил плеер, послушал бы «Алису» или «Короля и Шута» — вот это настоящая музыка. И все бы как всегда. Каждый вечер же мама с сестрой смотрят телевизор, а Вадим лежит на своей кровати, тоже телевизор смотрит, а слушает плеер или журнал какой листает. Или так поздно приходит, когда все уже спать ложатся или вовсе спят, точнее, спала одна сестра, мама без Вадима никогда не ложилась, обязательно его дожидалась, волновалась. А что он, маленький что ли, волноваться. Но это все летом. А зимой, куда ему было? Летом с Серегой пиво пили, гуляли где-нибудь, в парк ходили на дискотеку, еще куда-нибудь. А зимой только в кабак или в ночной клуб, где отрывались все его ровесники. Только не было у него денег ни на кабак, ни на ночной клуб, да и что там было делать — танцевать он не любил, а стоять, глазеть… как другие… оставалось только в подвале с парнями трепаться. И где этот подвал… А здесь, в новом районе, он как-то не очень сдружился с местными парнями. Нет, все было нормально, и общался с ними и трепался, и вот… как утром… б-р-р — его аж передернуло. Хорошо, что не поймали. А то сидел бы он сейчас не на кухне, а… ну ее к черту, — отмахнулся он, — пойду спать. — Сказал, и, умывшись, почистив зубы, зашел в зал. Молча стал разбирать кровать.

— Поужинал? — Глянула на него мама.

— Я спать буду, — только и ответил он, залез под одеяло и, надев наушники, вставил в плеер кассету группы «E.S.T.». Тревожная музыка осторожно пробиралась в мозги, отбивая свой тяжелый напряженный ритм.

— Шум, — с каким-то болезненным негромким надрывом, — запел Жан Сагадаев, — незнакомые лица, в голове малиновый звон, то ли все это мне только сниться, то ли вся жизнь — это сон. — И беззвучно шевеля губами, вглядываясь из под одеяла, как на экране, все те же полудурки из «Дом-2» ходили поэтому самому дому, о чем-то говорили, видимо ругались; Вадим наблюдал за всем этим и беззвучно подпевал: