Денис Коваленко - Радуга в аду

Людочка была горда, слушая все это. Нравилось ей, что Андрюша ее был честным, и н-ничего не боялся, даже главного врача. Высказать в лицо — какой тот жулик, это же какое мужество надо! — очень Людочка им гордилась. И сейчас, когда вошел Вадим, она слушала его, гордилась… и, Вадим, вот, пришел, со своей вечно недовольной физиономией, у него всегда была такая физиономия, когда он ее Андрюшу видел. И сейчас, вот, когда руки пожали, физиономия у брата совсем скисла, потому, что, пожав Вадиму руку, Андрюша вышел в ванную, руки после помыть.

— А ты бы — с улицы пришел — сам бы руки вымыл, — зло шикнула она брату, — и, вообще, иди телевизор, вон, посмотри.

‑ Я чаю хочу попить, — вредно огрызнулся Вадим.

Андрей вернулся.

— Андрюша, ты рассказывал, как ты на конференцию ездил, — напомнила Людочка.

— Да, — вспомнил Андрей, — и вот какая история вышла, — рассказывал он Людочке, Вадим, не замечая их, готовил себе чай. — Я всегда говорил, — Андрей пригубил чаю, — что иностранцы — народ нечистоплотный, какой-то даже дикий народ, цивилизованный, но до того бескультурный, а москвичи, как мартышки, всё у них перенимают, и так все… Словом, пригласили нас в гости, квартира в центре, квартира чистенькая, ухоженная, вся семья — медики, чистота идеальная. И заходят все эти иностранцы, все эти гости приглашенные, и москвичи были, и вот, как я, которые из провинции, человек десять нас было. Я, естественно, обувь снимаю, руки сразу: где помыть. Хозяева — что вы, что вы, проходите, не стоит. А как не стоит, когда только с улицы все, и в метро, и где только не были… Смотрю, все эти гости, все эти иностранцы, прямиком в обуви, руки не помыв, сразу в зал — как так и надо. Даже у них в Голландии — все равно, как ты эту мостовую не мой — улица есть улица. Я и высказал им… Мне шепотом: так принято в приличных домах: обувь не снимают. А я говорю им: — Да, в приличных домах обувь не снимают, в приличные дома в чистой обуви заходят, а чтобы чистая была, по улице приличные люди всегда в калошах ходили, и перед входом всегда их снимали, а в той обуви, в которой по улице, только невежи в дом заходят, а тем более, в такой чистый дом. — Две дамочки, которые возле этих иностранцев увивались, глянули на меня так надменно, и одна съязвила: — Может, у вас там, в провинции… — Не удержался, перебил: — Да, у нас там, в провинции, хозяев уважают и не топчут им ковры, а вы тут, в Москве, зажрались, что после каждого визита можете ковры с полами менять, потому, как после ваших шпилек подкованных, — и указал ей на ее сапожки на шпильках, — на ламинате вмятины остаются. — Обиделась, вспыхнула вся… Инцидент, что называется, замяли, а я, принципиально, весь вечер в носках проходил, а после, принципиально, их снял и выбросил, потому, как они все грязные и влажные стали от всех этих приличных туфелек и туфлей, которые всю квартиру затоптали.

— И так, без носков и ушел? — ужаснулась Людочка.

— Нет, — печально улыбнулся Андрей, — мне хозяин, хороший, к слову, хирург, из своего гардероба новые дал, и, как хозяин, был на моей стороне. Но принято у них так, он от того сам все эти визиты не любит. Хороший человек, — повторил Андрей. — Когда все сидели, выпивали, одна из дамочек, то ли уязвить его хотела, то ли еще зачем, спросила, и с таким еще превосходством: «Ну, как там у вас дела в вашей клинике»? Он, молодец, ответил ей, спокойно и так естественно: «В клинике? — Ну что вы. Клиника, это что-то загранично-свежее, в иссиня-белом халате, и ласковым кошачьим взглядом, где поблескивают перечеркнутые змейки долларов. А где я работаю — всего лишь больница, где только уставшая пожилая санитарка, молодая озлобленная медсестра, и, ко всему равнодушный врач неопределенного возраста». — И никто даже не усмехнулся, до того он это искренне и естественно произнес.

Людочка подлила ему еще чаю.

— Ну, ничего, произнес Андрей, — потом одного из этих иностранцев… судьба преподнесла ему урок. Не без моего участия, конечно, но это уже не важно, — он пригубил чаю, — когда уже уезжали, группа этих иностранцев решила по России попутешествовать — с провинцией познакомиться. И как раз в том же поезде, в котором я домой ехал. Группа в один вагон вошла, а какой-то… места ему, может, не хватило, в мой вагон сел, и — вот судьба, на вторую полку прямо надо мною. Меня он, как будто не узнал; зашел в вагон и в ботинках своих, которые… Словом, зашел, и сразу на верхнюю полку — как был в ботинках, в штанах, в куртке — на постель. И, не знаю, может, у них в Европе ноги вообще мыть не принято, может, потому они везде в обуви ходят, только у этого и через ботинки носки так… пахли, что… жуть как воняли. Чувство, скажу вам, не из приятных. Тем более, еще и ворочается, и подхрапывает как-то, — Андрей попытался воспроизвести это подхрапывание , получилось неприятно, — как животное какое-то, и еще эти его ботинки — над моей головой! — словом, не пересказать. Уснул он. Ворочается. А мне — какой тут сон. И что-то хлоп — по стеночке, и на меня — плюхнулось что-то. И лежит это что-то у меня под боком. Пощупал — вроде портмоне. Из заднего кармана, скорее всего, вывалилось. Это ж надо, додуматься, кошелек в заднем кармане, да еще и уснуть так. Лежу, мысли гоняю; думаю — сейчас вот, разбужу его, чтобы кошелек отдать, наверняка, решит, что я ограбил его, или хотел ограбить. А еще хуже — буду будить его, увидит в моих руках свой кошелек — точно, решит, что обокрал. Нет, думаю. Спишь ты, и спи. Ничего я не знаю, сплю я, выронил и выронил, утром разберемся. И я как-то так не заметил, и, правда, уснул. К кошельку этому и не прикоснулся, как упал он, так и пролежал до самого утра. Проснулся я, и… Этот иностранец взял, и сошел среди ночи на какой-то станции. Просто взял, и сошел! — даже с какой-то восторженностью повторил Андрей, — удивительно беспечный народ.

— И что дальше? — в каком-то волнении не удержалась, спросила Людочка.

— Утро, — ответил Андрей, — кошелек лежит у меня под боком, иностранца нет. И как это понимать? Проводнику кошелек, что ли, этот нести, ага — сейчас. Я вышел в туалет, осмотрел кошелек: там двести евро, мелочь какая-то металлическая, права водительские, карта кредитная… Я так и решил: будет тебе наука. Деньги себе в карман — совестно, конечно, — глянул он на Людочку, та с пониманием, вздохнула, — а что делать, не искать же мне его по всей России. А все остальное — в нужник. И совесть меня мучила — ровно до обменного пункта. А то, ковры топтать, да в башмаках на постель на вторую полку — совесть их не мучает… Был бы другой какой человек, а этот… так ему и надо, — совсем разволновавшись, заключил Андрей.

— Все правильно ты поступил, — оправдала его Людочка, — деньги ты эти не украл. А так, мало ли, кто там кошельками расшвыривается. Так что, все правильно ты поступил, — сама, разволновавшись, заключила и она.