Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

— Ну, я ему рожу бить не стал… — Петёк протянул рюмку Яше: они чокнулись. — Я проследил. — Они выпили.

По такому-то, в общем, адресу живут. Он и квартиру знает — там бабка у двери возилась, он её отпихнул и в падик залетел. Аккуратненько. Сам звонить не стал: лучше с подмогой. Так вот: не хочет ли Яша выступить в роли подмоги? Ну, без криминала, — так, позабавиться. Физиономию набить — ведь как душе приятно! Заодно и с Анькой познакомится.

— Ну я даже не знаю, — выдавил Яша. Вера через два дня уезжать должна, он лучше б… — Но лады, давай. — Всё-таки надо друзьям помогать.

Хотя Яша ныл, что у него Шабат, на следующий день они поехали на ВДНХ: и вон из метро, ножками, ножками — отчаянно долго — шли. Домофон, квартира сорок семь…

— Она в сорок седьмой живёт? — уточнил Яша.

— Чш!.. Мы из волонтёрского центра «Единой России», листовочки разложить, откройте, пожалуйста.

Дверь с писком открылась.

— А если бы в жопу послали? — спросил Яша.

— Перезвонили бы и сказали, что из КПРФ.

Лифт сломан. Шумные ступеньки, сбитое дыхание, неудержимое эхо, кислотно-зелёный цвет стен — и капельки на них: будто сопли размазали. Звонок не похож на звонок: это скорее треск и скрип. Лёгкий хохоток — приближается: дверь открывается сама — кажется, здесь ждут гостей.

— Здорово, Ань!

— Вера?..

Саша выронила телефон и глупо уставилась на гостей. Петёк с Яшей переглянулись.

— Аллоу? Аллоу? — раздавалось бессильно в этой тишине.

Саша нагнулась, подняла телефон с полу и проговорила:

— Я тебе позже перезвоню. — Она смотрела чуть-чуть как бы поверх, будто Яша с Петьком могли испариться. Потом заметила их опять, улыбнулась и поджала плечики растерянно. — Вы, может, чаю, хотите?

— Пожалуй, — сказал Петёк и прошёл в квартиру, не снимая ботинок.

— Правильно. Без ботинок — варварство, — зачем-то сказала Саша. — Россия це Европа! — Она хихикнула неуклюже.

Не зная, куда себя деть, Яша поспешил за другом, — но ботинки снял.

Проходя, он осмотрелся немного. Уютно: мило: мебель из «Икеи». На столе — в рамочке — фотография Веры с каким-то седым мужиком. А ещё книжка — старая, антикварная: «История еврейского народа».

Петёк сидел на кухне с восковым видом. Яша тихонечко подсел к нему: думал, что-нибудь скажет. Но они молчали.

Пришла Саша: суетилась, ставила чайник. Она была в футболке и шортиках — по-домашнему.

— У нас чай очень хороший, зелёный. Отец заварил.

— А сёстры где? — спросил Яша.

— Какие сёстры? Да вы ешьте печенье, ешьте. А вы знакомы, да? Я тебя с Яшей давно хотела познакомить, это мой очень-очень хороший друг! Но раз вы уже знакомы… — Тут Саша неожиданно схватилась за глаза и взялась рыдать. Даже Яша почувствовал бутафорию.

— Побереги слёзы, ещё пригодятся, — бросил Петёк.

Чайник вскипел, Саша утёрла слёзы и стала разливать. Поставила три чашки и села: в забытьи теребила кольцо на безымянном пальце.

— Так-таки и закольцованная? — Петёк улыбнулся, поднаглев. — Как вас, бишь? Вера? Маша? Юля? Может, познакомишь с мужем? Я бы кое-что рассказал. Анекдот один.

— Не сметь! — Саша хлопнула по столу и дрогнула голосом. — Он святой человек! — Она взяла тонкую сигарету из пачки и закурила. Про пепельницу она совсем забыла.

Всё это Яше никак не нравилось. Ему было страшно, он переводил взгляд с Петька на Сашу. А Петёк был чудовищно спокоен. Он знал: кто станет гневаться — проиграл. Побеждает всегда холодная кровь.

— Вы, кажется, не так поняли, — говорила она. — Вам приснилось. Да, вам приснилось, а потом вы пришли говорить мне глупости!

Петёк чай не тронул. Он встал.

— Я не собирался ничего говорить, — сказал он. — Только один совет: выставляй счёт заранее, а то все клиенты разбегутся. — И он вышел с кухни.

Яша тоже встал. Он бросил последний взгляд в её серые — с красивым зелёным подбоем — глаза. Хотел сказать ласково, но вместо этого спросил:

— Зачем?

— Просто так. — Она затянулась небрежно.

— А как тебя на самом деле зовут? Саша?

— Нет. — И опустила подбородок на сложенную гусем кисть. — Не Саша.

Из коридора раздалось:

— Ну? Ты идёшь?

Яша, отвесив незамеченный кивок, ушёл тоже.

Хлопнула дверь, а она всё смотрела в стол. Как её на самом деле зовут? Она не помнила. Завтра лекции читать. И как Яша её не замечал?

Она встала, затушила сигарету, вылила чай в раковину и вымыла чашки. Прошла в комнату, включила Брамса — хотя совсем не любила Брамса. Это муж любит. Не надо было за него выходить, он Близнецы. Отвратительное двуличие во всём.

Она сидела на столе, качала ногой. Она смотрела по сторонам: не могла вспомнить даже, где родилась. По новому паспорту — Александра Варакина, в девичестве Измайлова. Но это не её имя.

Вдруг она бросила взгляд на старинные шахматы, вжавшиеся в уголок книжной полки: от них пахло деревом и чердаком. Клеточки натёрты эмалью, ладонь скользит. А если раскрыть — тогда совсем красота: поджарые пешки, немецкие ладьи с пивными брюшками, слоны, угнанные из Карфагена, у короля и королевы по белой шапочке: или по чёрной — они вынимаются. Она высыпала фигурки, расставила как надо и снова села на стол: раскачивала ногой и смотрела на шахматы. Она вспомнила смурый вечер на даче, в Алексеевке: шёл дождь, и со скуки деда Юра учил её играть. Она уже игрывала, но плохо, вот Юра и учил. Она тогда смотрела на доску, смотрела, и вдруг поняла — как кто ходит. Это было ужасно. Ужасно! Она плакала и не могла объяснить, почему.

Она смотрела на шахматы и плакала как маленькая девочка: не закрывая лица руками, оставив их на коленях. Глаза сузились, будто увидя нечто страшное, верхняя губа оттопырилась и зубки показались самым глупым образом. Не чувствуя стыда, её подбородочек дрожал. Она хныкала, плакала, ревела — и вспомнила. Её звали Зоя.

Для того чтобы что-то случилось, нужны предпосылки. Заодно ещё и следствие не помешает. Действие же — им будет служить мостиком через пропасть небытия. Это знает всякий школьник. Сколько херес стоит и отчего Пушкин умер, не знают, а это — знают.

Предпосылкой к истории, в которую я недавно ввязался и чудом только выпутался, было то, что я устроился на работу. (Ещё я рассказики писал, да: но это уже детали. Тем более что — уже не пишу.)

Сама судьба (то есть, сумма человеческих воль) распорядилась так, что меня взяли сканировщиком фотографий из архива ТАССа. Работёнка — даже без намёка на пыльность (загружал негативы не я): знай себе, выставляй настройки так, чтоб белое не пробило, а черноё не съело. Но смутно было мне и тяжело… Коллеги — ограниченные, работа — бессмысленная. Можно было спасаться музыкой, но я-то люблю читать.

И перед этим — учёба. И после этого — дом.