Никита Немцев - Ни ума, ни фантазии

— Парень, ты в порядке?

Я сидел на газоне и отжимал плащ, футболка пристала к телу. У моего плеча сидел на корточках мужик в джинсовом костюме.

— Да… Замечательно… Я сейчас… — ответил я заторможенно, накинул мокрый плащ и поспешил к метро.

Обида плетью била по моим мокрым ногам. Значит, свинцовоглазки никогда не существовало. Но был ли это сон? Нет. Я сидел на газоне, не закрывая глаз. Просто фантазия. Но так ярко? Ребятам решил не рассказывать — подумают ещё, что жульничаю. Да и после визита Нади отношение к женщинам в квартире установилось — известно какое.

Студентов я гонял на совесть. Между ясностью улицы и неизвестностью переулка всегда выбирал последнее. Еда обрела метафизический смысл.

Я плёлся по кромке тротуара — меж людей и машин. Фонари и дома́ прохаживались мимо. Звёздное небо уставилось на меня россыпью кошачьих глаз. Свежо — даже холодно. Радостно шагая, я опять держал руку у горла и предвкушал жаркое дыхание метро. В животе кувыркались и переругивались пустоты.

Вдруг — я понял, что ударился обо что-то. Или об кого-то. Сил вертеть головой не было, — и я медленно шарил взглядом. На перекрёстке ни души, ни машины. И это Старая Басманная! Хоть бы мальчонка какой чётки продавал… В такой час и Садовое перебегать не страшно!

— Вы бы поостереглись, молодой человек, — раздалось откуда-то.

Не жалея сил и не выпуская своего горла из ладони, я огляделся.

— Не понимаю, о чём вы? — сказал я, стараясь, на всякий случай, чтоб меня было слышно со всех сторон.

— А всё-таки — вы поостереглись бы.

Теперь понял: говорил дорожный знак. «Кирпич» — если точнее.

— Но я же ничего никому не сделал, — оправдывался я.

— А себе?

Знак точно наклонился ко мне; я отшарахнулся на проезжую часть.

— Вы на тротуар-то вернитесь. Нервный какой! — Я сделал несколько шагов к нему, и тогда тот спросил: — У вас закурить не найдётся?

Я зашарил по карманам, нашёл сигарету, раскурил и воткнул в дырочку на столбе: там — мне казалось — у него должно быть горло.

— Вы очень добры, — сказал мне знак.

— Пустяки! Вы домой? — полюбопытствовал я.

— Да нет, я тут постою.

— Тогда до свидания?

— Счастливо! — Я повернулся к знаку спиной и продолжил двигаться к Садовому. Он докрикнул: — Но вы б границу не переступали, молодой человек! Вам там не очень понравится.

Я приоглянулся с улыбчивым кивком и ускорил шаг, твёрдо решив на Басманной — что Старой, что Новой — не появляться. А Садовое я хорошо перебежал, мне понравилось.

На Лубянке — (или это была Болотная?) — я присел на леденящий зад парапет: притомился гонять студентов, зато булавкой заколол воротник и освободил руку. Глядел вниз — на тени: ноги сплелись с ногами, головы упёрлись в туловища, всё спуталось, и это же «всё» — ещё и двигалось.

Чтобы отвлечься, я решил побаловаться спичками: поджигал — и отстреливал щелчком пальцев: увлекло необычайно. Вдруг — вижу: дом горит вовсю. Я не успел заметить, как устроил поджог, и медленно покраснел лицом. Я оглянулся и разинул рот — полыхали все дома кругом: страшно, с треском, с пылом. Вокруг ходили обладатели теней, совершенно не обращая на пожар внимания. Я встал на парапет и стал искать слово. Товарищи? Дряхло. Граждане? Вульгарно. А если…

— Братья и се́стры!

Несколько взглядов вздыбились, — я беззвучно открывал рот и разводил руками, показывая по сторонам. Какой-то парень, проходя мимо, сочувственно похлопал меня по ноге и дальше пошёл.

— Трёхкопеечная свечка… вернулась!

Меня, кажется, даже стало слышно. Но появились милицейские фигуры, — я спрыгнул и побежал: скрылся в Погорельском переулке. По пути домой меня ещё зарезали, и я отважно истекал кровью всю дорогу. Это была очень короткая фантазия. Мы шили штаны на ржавой машинке «Зингер» (карты осточертели) — неплохое занятие для полуночников. Коля жаловался и ныл: успевать-то он всё успевает, но ему уже и не хочется успевать.

— Может, сон вылечит? — сказал он с надеждой, как бы не нам.

— Дезертир, — проговорил презрительно я, уже битый час пытавшийся вставить нитку в иголку, но по нескольку раз забывая, что я делаю.

Лёха отбросил ткань и встал, хлопая себя по ляжкам.

— Я знаете, что заметил? — говорил он, расхаживая. — Наш бунт бессонницей — никакой, в общем-то, и не бунт. Цикл сна и яви — мы променяли на цикл четырёх часов. Отдых сна — мы променяли на отдых с пятаками на глазах. Перегрызли прутья одной клетки и попали в другую!

— Вот. Вот! А я что говорю! — подхватил Коля.

— Потерпите, — проговорил я сквозь зубы. — Дальше только интереснее. — Я попал в иголку.

Кажется, свет был уже не от лампочки, — в дверь истово застучали. Мы втроём отправились к глазку.

— А это Вера, — пояснил Коля, отстраняясь от глазка.

— А ничего. — Лёха прильнул. — Получше твоей Нади будет.

— Ты её даже не видел.

— А чего их смотреть? У тебя они одинаковые все.

Я тоже приложился к глазку. Это был типаж «острые коленки», но с весьма округлыми глазами. Носик запятой, похожа чем-то на продавщицу. Не вполне в моём вкусе, но мила, мила…

Миловидова (это наш декан) тоже вышла покурить. Я — по неосторожности — хотел было и её погнать за белую черту.

— А-а-а! Так вот про кого они говорили… — Она затянулась и оставила на сигарете килограмм помады. — Так слушай меня, голубчик. Не знаю, зачем ты гоняешь курящих, но ты уволен. Усёк?

Я кивнул и не расстроился. Больше времени на прогулки будет.

Из друзей у меня оставалась только Москва. Лёха, Коля, продавщицы, работники метро — для меня сплелись в единый комок чужеродного и ненужного. Человек мало чем отличался от камня, — я не знал, что это и зачем. Я даже разговаривать разучился: заходя в магазин за хлебом и сигаретами, я чинно тыкал пальцем.

Мне нравился дряхлый и недужный Арбат — ночью: меня там ждал только ветер, уныло гоняющий комканую газету. Фонари показывали жёлтые кривые зубы, в черноте луж плескались отражения, дома высоко задирали подбородки, а цокот моих каблуков — подчёркивал призрачность.

Впрочем, вру. Ещё были голоса. Кроме моей честнозаработанной мысли, в голове ошивались голоса аристократки, ханыги, литератора, купца и испанского короля. В основном, я терпел их беспорядочный трёп.

— Таки с каких пор за хлеб берут как за автомобиль?

— Лучше бы пивчанского купил, ну ё-моё!

— Молодой человек, вы в курсе, что лежите в луже?

А мне нравилось в лужах валяться: спина мокрая — освежает.

Иногда я прогонял этих болтунов, стискивая череп и выговаривая: «Жуйте кашу, жуйте кашу!». Но всё равно оставался самый невыносимый:

— А правда красиво?

С клёна осыпа́лись хрупкие бежевые вертолётики.

— Красиво, — согласился я.

— А ведь клён не для вас старается. Вы знаете?